Цветочный крест - Елена Колядина Страница 18

— Бить — бей, а любить кажинный день ни к чему.

Юда бросил взгляд на спящих женщин и протянул руку на стол, так что его и Феодосию разделила лишь миска моченых яблок.

— Ты не подумай, я не злострастный какой прелюбодей, — понизив голос, произнес Юда. — А только женитва без любовей не бывает.

— Жены стесняться — детей не видать, — пробормотала Матрена.

— Верно!.. Для детосаждения это надо. А как очадешь, беречь тебя буду, бить не стану! — клялся Юда. — Разве только изредка, для порядку.

«Господи, да зачем же Юда так вяще любит меня?.. — подумала Феодосия, и мысль эта ее встревожила. — Надобно сказать про Истому»

— Юда Ларионов, должна я тебе признаться…

По вздоху Феодосии Юда смекнул, что невесту он вовсе не очаровал, и не сохнет она по нему, розмысле. Но и в голову Юде не пришло, что Феодосия может томиться по скомороху! Лучше бы он дал ей договорить! Лучше бы узнали он и батюшка о событиях! Вырвали бы Истоме пуп, и делу конец! Но, Юда не дал Феодосье слова молвить.

— Молчи, не изрекай… — ласково потребовал Юда.

Феодосия осеклась.

— Какую говоришь, картину забавную ты рукодельничаешь? — быстро сменил тему Юда.

Феодосья помолчала. «Не дал слово молвить… Ну, да на все воля Божья».

— Аз вышиваю карту земной и небесной тверди. Хочешь, принесу посмотреть?

— А может, в горницу твою пойдем?

— Нельзя. Ни к чему это, чтоб в девичью комнату заходил муж.

«Безгрешная моя!» — с голубостью подумал Юда и еще дальше протянул руку через стол, преодолев преграду моченых яблок.

Феодосия отдернула длань и быстро вскочила из-за стола:

— Сейчас принесу сие рукоделие.

Матрена приоткрыла на шум соловый глаз, оценила обстановку, как благонравную, и вновь засонмилась, будучи, однако, на карауле.

Феодосья бесшумно, как домовенок, пробежала по половикам домашними мягкими сапожками из бирюзовой кожи. Перескакивая через ступени, досягнула свою горенку. Достала из резного влагалища пяльца с шитьем и замерла, глядя в слюду оконца.

— Истомушка!.. Где ты?

В кровяной жиле у Феодосьи застучало, и в тот же миг затрепетала жила подпупная, и закипело лоно, словно полный рыбы невод. Ощущение было новым и странным.

— Что сие есть? — удивилась Феодосья.

— Похоть! — возмущенно ответствовал голос, похожий на глас отца Логгина.

Феодосья поводила глазами.

Днесь еще полна была Феодосья любовными надеждами. И вдруг! «Отец об женихе тебе сообщить желает. — Об чьем женихе? — Не об моем же?..»

Феодосья, глупая, в первую мысль решила даже, что батюшка прознал про скомороха и вымолвит сей час свое отцовское слово: посягнути любимой дочери Феодосье в брак с Истомой! Но тут же, вспомнив нрав отца, изринула эту версию, как совершенно невероятную.

— Кто? — только и успела жалобно промолвить она матери.

— А тебе кто нужон? Черногузой дворянин? Иди-иди, отец сам все изречет, — ткнула Василиса в спину дочери. — Тятя своему чаду худого не присоветует.

Феодосья пустила слезу.

Василиса, истолковав плач боязнью дочери перед замужеством, смягчилась:

— Не ты первая, не ты последняя. Ничего страшного в том нету. Вон, спроси у невестки? Когда ты за прялку, так он — за елду! Худо ли?

Мария обиженно поджала губы.

— А вам, матушка, надо, чтоб чужие блудищи Путилу моего за муде водили? Такого мужа, как Путилушка, только оставь на миг, живо курвы обдерут кудри!

— Это истинно, — согласилась Василиса. И впихнула Феодосью в теплые покои, где вечерял отец.

— Мать рекши на той седьмице, что вошла ты в женскую пору, — не глядя на дочерь, изрек Извара. — Стало быть, пока девством твоим поганец какой не воспользовался, решил я посягнути тебя в замужество. За Юдашку Ларионова пойдешь.

Феодосья стояла подле стола, упершись взглядом в ухват, который уже начал двоиться и дрожать в горючей слезе.

«Что, как сказать про Истому?» — подумала она и бессильно вздохнула.

Отец перехватил Феодосьин взгляд.

— А ежели, кто против, то подай-ка, мать, мне ухват!..

— А кто против? — засуетилась Василиса. — Никто не против, верно, доченька?

— Юдашка — жених самый подходящий. Отец с матерью у него уже на том свете соль промышляют, сын он единоутробный, стало быть, здеся единственный наследник своей варницы. Его одна, да наши четыре. Всего пятерик. А других-то и нет во всей округе, до Соли-Вычегодской скакать — не доскакать! А как вся соль нашей станет, так вот где гости заезжие у нас будут, в этой пясти! И свои, тотемские, какую цену не накинь, в колени кланяться будут! Без соли куда? А никуда! Шкуры лосиные запасать — соль! Коровьи шкуры тоже солить требуется. Рыба без соли до Москвы с душком дойдет, небось, царь Алексей Михайлович за погной по голове не погладит! Мясное пищное без соли недалеко увезешь, хоть каждый воз иконами увешай! Нынче подать соляную, вон какую, загнули! Так приперли, что ни бзднуть ни пернуть! И не выплатишь, коли мне да Юдашке в пояс не поклонишься. Девку замуж не выдашь, коли пуда соли в приданое не припасешь. А мы сей год еще одну варницу затушим да распустим слух, что кончается соль земная. Как падалью-то потянет из погребов, холопы опухнут с голодухи, так тотемские гости и согласятся на любую цену. Тогда хоть на вес золота соль продавай! Что — золото против соли? Тьфу! Золотом ни рыбу, ни сало, ни лесную добычу не засолишь! Огурцы вон с капустой, и те в рассол норовят!

— Верно, отец, верно! — кивала Василиса. — Надо бы жениха лучше, да некуда!

— А, ежели, заезжие купцы с соляным обозом сунутся, так у нас на них палицы приготовлены. За куль соли любой тотемский Тришка с Ивашкой гостям дорогим кистенями головы проломят. Или слух пустим, что завозная соль — отравленная. Опоим зельем бродяг с торжища, хоть тех же Треньку с Омелькой, а как околеют, распустим кривду, что отравились оне солью чужеземной… Слава тебе, Господи, без соли — никуда. Человек весь насквозь из соли: плачет — в глазах соль, дубинкой машет — на спине. А, сроднившись с Юдашкой, мы соль-то в такую цену взгоним, что плакать сахаром станут! Сахар — чего? Девкам да Зотейке на петушки да пряники. Без пряников жили, а без соли, поди, проживи! Того и гляди, соляной бунт грянет. И товар зело выгодный. Чуток воды подлил — и вес совсем другой, выгодный вес. Ткань или золото разве водой утяжелишь? А соль — пожалуйте. А кому цена не нравится, отходи, не мешай торговле, соли припасы слезами Божьей Матери!

— Ох, отец, прости, Господи! Не богохульствуй!

Но Извара, приняв медовухи, уже вошел в раж.

— Бабья услада промеж лядвий, и та соленая!.. А, Матрена?

— Ох, Изварушка Иванович, князь дорогой, верно, верно…