Кривые деревья - Эдуард Дворкин Страница 17

Маленький Яша изрядно подрос. Разведя в стороны удлинившиеся за лето руки, он встретил мать салютом из двух больших пистолетов, ничем с виду не отличавшихся от настоящих. Затормошив и приласкав ребенка, Любовь Яковлевна вынуждена была отвлечься на возникший за спиною шум. Перепрыгивая через ограду, продавливаясь по нескольку человек в калитку, выбираясь чуть ли не из почвы палисадника, к ней бежали мужчины в чесучовых пиджаках и дамы в белых платьях — они падали, смеялись, перекрикивали друг друга. Не в силах остановить волеизъявление общества, Любовь Яковлевна покорилась. Ноги ее оказались оторванными от земли, голова и спина отброшенными назад, десятком рук Любовь Яковлевна была поднята и пружинисто подкинута к солнцу. Взмывшая в голубые выси, она мягко коснулась прохладного кучевого облачка. Далеко внизу были разверстые рты, растопыренные пальцы, сияющие счастливые лица. Воспарив над этими, так восторженно встретившими ее людьми, Любовь Яковлевна выписала круг почета и мягко опустилась на заботливо подставленные ладони…

Едва умывшись и переодевшись (очередные панталоны с выдержавшей испытание резинкой от полноты чувств переданы были в дар Дуняше), всеобщая любимица с внушительною свитой отправилась в лес за дарами природы. Время было самое что ни на есть грибное, и Любовь Яковлевна, изящно присев, вырезывала из усеянного хвоей мшанника то рыжую хвостатую лисичку, то назвавшуюся груздем жирненькую свинушку, то иудин гриб-подосиновик.

Исходившие галантностью мужчины едва не передрались между собою за право нести ее корзинку, в конце концов решено было разделить почесть на равные доли. Человек-гора Алупкин, пережевывая стекло, нес корзинку на ладони вытянутой руки, передвигавшийся на руках Приимков поставил ее себе на подошву, изломанный юноша-студент повесил на одну из выступающих костей, пучеглазый Крупский корзинкой жонглировал. Любовь Яковлевна смеялась до слез и икоты, другие дамы, нисколько не завидуя заслуженной ее популярности, смеялись и икали вместе с нею.

После леса катались на лодках. Тогда же случилось и происшествие, едва не закончившееся трагически.

Любовь Яковлевна, как обычно, оказалась в одной компании с плоской золотушной девушкой, изломанным бесфамильным студентом и страдавшим болезнью глаз Крупским.

Молодежь расположилась на корме, Крупский размашисто загребал, Любовь Яковлевна, свесив руку наружу, сидела на носу лодки.

— Как ваша дочь? — участливо спросила она у возрастного недотепы и тут же, неловко извернувшись, начала падать за борт.

Углядевший неладное Крупский успел схватить Любовь Яковлевну за ногу, бесфамильный студент на лету вцепился в другую. Отчаянно напрягшись, мужчины удерживали Стечкину, вершок за вершком оттягивали ее назад — со стороны моря им противодействовал кто-то могучий, не желавший расстаться с богатой добычей. Плоская золотушная девушка, вооружившись веслом, присоединилась к оборонявшимся и с остервенением била по кипевшей за бортом воде. Наконец ей удалось поддеть нападавшего снизу, мужчины охнули и что оставалось сил дернули Любовь Яковлевну на себя. Все попадали на днище лодки и тут же вскочилина ноги. Рядом с людьми, страшно оскалившись, билась о ребристые переборки огромная хищная корюшка. Еще не потерявшая сознания Стечкина видела, как бесфамильный студент бросился на рыбину с ножом. Тут же раздался выстрел — в морское исчадие стреляла плоская золотушная девушка. Брызнул фонтан крови, корюшка, однако же, продолжала сокрушать лодку, и тогда оба они — юноша и девушка — навалились на скользкое страшилище и, сжав ему жабры, медленно задушили. Здесь Любовь Яковлевна окончательно лишилась чувств.

…Был туман, белесый, клубящийся, и ничего более, если не вглядываться, а просто лежать, лежать на мягком, отдыхая телом и душою, если же немного напрячься — белое марево голубеет, размывается, сквозь него просматриваются силуэты, прослушиваются звуки, пронюхиваются запахи… густой и сладкий дух варенья из ревеня для страдающего запорами Игоря Игоревича, тончайший аромат георгинов, которые никак не пахнут для всех остальных людей, и только она одна различает ни с чем не сравнимый щемяще-ностальгический odeur ранней осени… прекрасное на редкость сочетается с отвратным — из кухни тянет подгоревшим салом, примешивается пороховая вонь выщелканных маленьким Яшей пистонов, сын навещает ее, не расставаясь со своими пистолетами… муж, бесцветный и худой, в заржавленных очках, вырастает у постели, рядом верная Дуняша и еще кто-то тучный, с пропахшими карболкой легкими шаловливыми пальцами, они щекотно пробегаются по ней… включается слух, короткий диалог слышит Стечкина, один вопрос, один ответ…

— Скажите, доктор, — с чахоточной нотой в голосе интересуется муж, — она будет жить?

Жирный смешок.

— Жить будет, — квохчет-заливается врач, — а вот рыбу есть — никогда!