Отдам осла в хорошие руки... - Марианна Гончарова Страница 11

Однажды в молодости (ранней) мне надо было срочно замуж. Нет — не потому, почему вы подумали. Хотя тогда я уже была готова хранить верность и воспитывать детей. Но сначала очень хотелось в Великобританию. И если б была я замужем, тогда меня бы выпустили беспрепятственно. Если нет — тогда это вопрос. Даже три. Зачем я туда еду? Чем я там буду заниматься? Вернусь ли обратно? Такие вопросы часто задавали насупленные ехидные дяди во времена моей молодости (ранней).

Претендентов на мою руку было много, но ведь хотелось же, чтобы навсегда, и по любви, и не прогадать… И снится мне как-то ночью упоительный сон. Будто плыву я по морю, а навстречу мне плывет заяц. Ну как в кино: такой целеустремленный, суровый, нелепый заяц, уши висят по бокам унылого лица. Энергично шлепает по воде, подгребает одной передней лапой и отфыркивается. А в другой лапе держит, высоко приподняв над водой, счеты — старые бухгалтерские счеты с деревянными костяшками.

— А зачем тебе счеты? — поинтересовалась я.

— Не «тебе», а «вам»… — огрызнулся заяц, продолжая шлепать по воде.

— Вам… А вас много? — завертела я головой, надеясь увидеть стаю умалишенных зайцев с бухгалтерскими счетами в лапах.

Заяц закатил свои косые глаза и прошипел:

— Где ты воспитывалась? К незнакомым людям надо обращаться на «вы»!

— А зачем вам счеты? — осторожно переспросила я, проигнорировав воспитательный момент и то, что зайца этого с натяжкой можно было назвать «люди».

— Счеты? Хм! — презрительно хмыкнул заяц. — Чтобы считать! — отрезал он и зафыркал еще энергичнее.

Мы продолжали плыть рядом, в одном направлении, и было как-то неловко молчать. Тем более я заскучала: все же это был мой сон, и значит — я виновата в том, что он скучный.

— Э-э… А… — только заикнулась я.

— Можешь не утруждать себя светской беседой. Ты все равно ничего умного не скажешь! — оборвал меня заяц и поплыл еще быстрее, ловко перебирая свободными от счетов тремя лапами.

Плыву я рядом с этим высокомерным зайцем и думаю, какой странный мне снится сон… К чему бы это? Тем временем заяц ловким движением швыряет счеты на берег, гневно на меня взглянув, разворачивается и, фыркая и сплевывая, удаляется в открытое море.

Выплываю на берег в полном недоумении, а на берегу стоит… Фрейд, Зигмунд, в ленинском каноническом жилете. Стоит, перебирает костяшки на счетах. Ну, думаю, как кстати! И рассказываю ему, что снился мне только что заяц со счетами, грубиян, и с ушами. А Фрейд мне с ходу:

— Это к замужеству. Но ты, майне либе, — говорит Фрейд, — должна сама узнать своего суженого. На нем будут усы и футболка с надписью, предположительно, на английском языке. Так что давай просыпайся и включай поиск. Даю три шанса. А я рядом буду. Незримо. Если что.

Фрейд ловко изогнулся и, пританцовывая, пошел по берегу моря, напевая: «О чем дева пла-ачет, о че-ом слезы льет…»

Наутро я встретила Павлика. («Айн», — тихонько прошептал Фрейд мне в ухо и перекинул слева направо костяшку счетов.) Толстого румяного Павлика в усах и футболке, на которой был нарисован портрет большой жареной курицы в натуральную величину. Над курицыной грудкой ароматным дымком вилась надпись на английском языке: «Eat more» — «Ешь больше».

Присмотрелась: он — не он… Приуныла. Что-то не гляделся мне этот сытый Павлик. Дальше — больше. Павлик оказался квартирным маклером. И, кроме усов, у него были еще борода и портфель. Хм… Зачем квартирному маклеру портфель? Что он в этом подозрительном портфеле носит? Ужас!

Павлик, как выяснилось, оказался не просто маклером. Это был маклер-гроссмейстер. Он ухитрялся сдавать под жилье продуваемые ветрами беседки зимой и воздушные замки летом. И потом: я не успевала ему готовить, потому что он ел с перерывами в два часа, как недоношенный младенец. И так же орал, когда был голоден. А голоден он был всегда. Я прекрасно понимала, что это не те усы. И не та майка. Фрейд, засевший в моем подсознании, пожал плечами и засомневался: «Ты права, майне либе, вряд ли… Вычеркивай. Пойдем дальше». И я сначала покормила, а потом облегченно вычеркнула Павлика. И пошла дальше.

Через некоторое время я встретила фотографа из Сухуми. («Цвай», — продолжил Фрейд, и щелкнула вторая костяшка счетов.) Фотографа с обезьянкой на плече. Обезьянкой в шляпе и в юбочке. Нет, сначала я услышала: «Дзеушкэ-э!» — оглянулась и увидела широченные мужские плечи. С женской грудью, нарисованной на майке. Под роскошным бюстом горела надпись на английском: «Хочешь?»

— Дзеушкэ-э! Пойдем хванчкару выпивать, еду кушать, сплэтни про артистов сплэтничать, э-э? — лениво-дежурно предложил фотограф.

— А жениться? — поинтересовалась я.

— Кэк? По-настоящему?! — удивился фотограф.

— По-настоящему. Я удочерю твою обезьянку! — предложила я.

— Это малчик! — честно признался фотограф.

— Усыновлю, — решилась я.

— Думать буду, — с уважением пообещал потрясенный фотограф. По-видимому, ему еще никто таких смелых предложений не делал. — Завтра на пляж приходи. Всю правду скажу.

«Найн, никуда не ходи, — покачал головой Фрейд из моего сна, — найн. Он вообще не грузин. Он цыган! Вот продаст тебя в табор — цыганскому барону, тогда вообще никакой Англии не увидишь. И будешь ты работать нищей многодетной кормящей погорелицей, отставшей от поезда. Вычеркиваем! Вычеркиваем!»

Вычеркнула.

У следующего, Вовика, на майке была Декларация независимости США, мелким шрифтом. Вся.

— Вовик — разведчик-резидент! — скромно представился Вовик.