Небылицы и думы - Иван Охлобыстин

В субботу, за просмотром сериала «Сегун», на эпизоде прозрения Анджин-сана, я в который раз пришел к удивительному умозаключению: для того чтобы стать свободным от зависимостей, необходимо как минимум их приобрести.

Прежде, следуя этой противоречивой, но вполне практичной формуле, я приложил все возможные усилия, дабы увить свое кукурузное бытие веригами разной тяжести и плетения. Здесь было все: и аляповатые представления о гражданском долге, и неудобоваримые дружеские обязательства, и иссушающие мозг эстетические идеалы.

Так вот: по достижении возраста истинной половой зрелости упоенный соратник муз, сиречь я, Иван Охлобыстин, оказался в состоянии полной кабалы и услужения десятку-другому жизнерадостных трутней, в отличие от меня абсолютно не терзающихся устремлениями к вожделенной свободе. Они ее попросту имели от рождения по состоянию здоровья.

Так могло продолжаться бесконечно, когда бы прозаика (меня) не начала терзать ипохондрия и мигрень. Именно тогда мне на выручку и подоспела любовь. О любовь! Имя тебе – Оксана! Едва взглянул в ее глаза, как уже имел пятерых детей, стиральную машину «Индезит» и смерть в семидесятисемилетнем возрасте от анемии. Не знаю, что распознала она в свечении моих глазных яблок. Но первой ее фразой было откровение: «Честно признаться, до этого я жила только искусством».

Через семьсот тридцать семь дней четыре часа и восемь минут после этих слов, в воскресенье, я обнаружил себя в прихожей собственной квартиры натирающим мазью лыжи. Вообще-то, до лыж я охоч с роду не был. Не то чтобы брезговал, хотя и близко к сердцу не принимал. Мне всегда казалось странным, что взрослые и здоровые организмы суетятся между сосен, прилепив к ногам штакеты, вместо того чтобы, предположим, колоть рогатиной мишку-шатуна или на худой конец снулого демократа.

Но, так или иначе, я все-таки лыжи в прихожей мазал, а через какие-то полчаса, понукаемый женой, лез в тушинские придорожные кущи. Мимо нас то и дело бодро мельтешили соотечественники. Как мне казалось, в большинстве своем они страдали язвой, однако попадались анонимные алкоголики и граждане излишне нервных повадок.

После бессмысленной двадцатиминутной погони за моей шустрой голубкой я приумерил ритм скольжений, потом и вовсе остановился. Мое внимание привлекла свежая лыжня, уходящая в чащу, влево от основных трасс здоровья. Надеясь сократить путь, я свернул на эту сиротливую лыжню. Через пять минут мой влажный от абсурдных телодвижений организм выехал на опушку.

Посреди нее стояли «Жигули» четвертой модели, неведомо как заехавшие сюда. Рядом же с машиной нетерпеливо переминались с ноги на ногу трое лыжников и один в штатском. Тот, что в штатском, алчно разливал лыжникам из заиндевевшей бутылки водку в пластмассовые стаканчики. Лыжники застенчиво употребляли алкоголь и розовели щеками. Самый пожилой спортсмен заметил меня и приветливо поинтересовался: «С семьей отдыхаем?»

– Ага, – согласился я.

– Расценки знаешь? – продолжил он расспросы.

– Нет, – устыдился я.

– Чирик, – проинформировал осведомленный господин, но тут же успокоил: – По первой за счет заведения. За муки, так сказать.

К крайнему изумлению собравшихся, я отказался от презентационной порции, сославшись на вынужденно принятые антибиотики. В ходе дальнейшей беседы выяснилось, что практику розлива веселящего в лесу наладил владелец местного питейного заведения. Наладил еще в начале лыжного сезона, настрадавшись сам от неумеренного пристрастия жены к оздоровительным играм на пленэре.

Из леса я вышел окрыленный психическим здоровьем нации и надеждами на следующие выходные. А вечером мы с нежной моей физкультурницей Оксаной как законопослушные горожане предприняли променад в Дом кино.

В Доме кино вашим покорным слугам улыбнулась удача, и мы встретили среди остальной праздношатающейся публики нескольких настоящих кинематографистов. К сожалению, один из них был мосфильмовским дурачком Борисом Б…ком, но это все-таки лучше, чем совсем ничего. Мы поставили ему шампанского, а он в очередной раз сладострастно нахамил нам.

– Чижик, а ты когда-нибудь на лыжи вставал, тянул ноздрями мороз с привкусом спелой кедровой шишки? – все-таки уточнил я у него.

– Сволота! Все бездари, а я – Сальвадор Дали! – звякнул бусами тот.

Удовольствовавшись постоянством неудавшегося авангардиста, мы наскоро перекусили и, от греха подальше, покинули дом кинематографической скорби. Больно уж чесались у моей нежной голубки крылышки проломить пустую башку Б…ка подаренной ему бутылкой.

По пути домой, в машине, меня захлестнула волна нежности. Я вспомнил лес, уходящую влево лыжню и осмысленные глаза своих соотечественников, укрывшихся в чаще от дьявольской несвободы мира. Я тронул губами кончики пальцев на руке возлюбленной и сказал:

– Каре миа! Я видел страны и людей, я кушал мозг обезьяны и катался на страусах, но разве это сравнимо с гулким перестуком березовых почек?! Разве есть что-либо более категоричное для здравого смысла, чем лыжная прогулка?! Я горжусь собой! Будешь ли ты рядом в следующий уик-энд, сладкая боль моя?!

– Каре миа! – шепнула она. – Я, конечно, буду рядом, сверхзвуковой мой!