Тревожный месяц вересень - Виктор Смирнов Страница 9

— Не-е… Чего это за столом? В лесу. Я хочу сказать, что близко. Очи в очи.

— Да ты что?

— Да чтоб мне до дому не дойти… Ой, это ж мы дома сидим! Ехал я на своей Лебедке по Мишкольскому шляху… где подсочный сосняк. Ну, выскочили они с двух сторон. Один — лошадь под уздцы, а двое — с боков. Карабин за плечами, разве его скинешь? Да и чего сделаешь против них? Такие аспиды! Я аж похолодел весь. «Ну, — думаю, — еще девять сирот на шее у Советского государства! Это ж не годится мне такую семейству на казну спихивать».

— Ты кончай дурака валять, — сказал я. — Ты не строй комедию, Чарли Чаплин… Как они выглядели?

— Обыкновенно. Здоровые дядьки. Один молодой, совсем еще парубок. Вот тут у них, — он показал на грудь, — по автомату немецкому, в голенищах — обоймы, еще при кобурах, при пистолетах, гранаты в сумках… Приличное у них обеспечение. И морды сытые. Смеются!

— Почему смеются?

— А чего им горевать? Не я же их поймал, а они меня. «Ты, что ли, — спрашивают, — «ястребок»?» — «Ну я!» А чего отпираться? В кармане у меня бумага с печатью. «Так это ты, — говорят, — против нас тут воюешь?» — «Ну я!» — говорю. Сняли они с меня карабин, ссадили с лошади, достали бумагу, почитали. «Не поддельная, — говорят, — бумага, подпись Гупана мы знаем, все правильно». Я думаю: будут они с меня сапоги снимать или нет? Сапоги не казенные, хорошие, если не снимут, старшему, Ваське, достанутся, когда меня найдут. Лошадь, думаю, ладно, лошадь все равно государственная, ей в казну возвращаться… Хотя, конечно, лошадь тоже жалко, — поспешно поправился Попеленко. — Ну, тут они выкинули из карабина обойму, отдали мне мое личное оружие. «Садись, — говорят, — на свою клячу и скачи назад, а то дети дома плачут. Нам, — говорят, — голову тебе оторвать — как огурец перекусить. Только мы украинцев, которые многодетные и аккуратно держатся, мы таких не давим, а по первому разу пояснения даем… Ты нас пойми!» «Пояснили» они мне по морде раза три и отпустили. «Только, — говорят, — не оглядывайся, мы этого не любим, у наших автоматов сильно легкий спуск». Скачу я и думаю: может, и в самом дел» врежут в спину, да только нет, не будут: зачем же им лошадь портить? Ведь хозяйственные же люди, по амуниции видно.

— Так! — сказал я и стукнул по столу. — И ты об этом никому не сказал?

— Доложил Штебленку.

— А он?

— Он, так я думаю, — Попеленко снова склонился ко мне, — никому не сказал, чтоб мне по шее не дали. Он добрый был мужик.

— А почему они его повесили, а тебя отпустили, как ты думаешь?

Попеленко пожал плечами:

— Да кто ж его знает? Ведь как вожжа под хвост попадет. А может, он им чего обидное сказал. Он рисковый был… Боевой!

«Зато ты боягуз!» — хотелось сказать мне, но девять пар глаз, глядящих из темного угла, удержали меня.

Попеленко посмотрел под стол, где стояла бутылка, перевел взгляд на меня и вздохнул:

— Ох и переживание было. Опять руки затряслись!..

— Сколько их было? — спросил я.

— От четырех до десяти, — сказал Попеленко. — Момент был такой, что никак не мог пересчитать. Всю арифметику из головы вышибло.

— Ты никого из них не узнал?

— Нет, никого. Они не местные. Видать, тот, кого б я узнал, в сторонке был, за кусточком.

— Почему ты так думаешь?

— Так должен быть кто-то из местных. Чего б они возле села отирались? И опять-таки, кормит их кто-то. Ведь ни разу не слыхать было, чтоб кого ограбили. Что ж они, святым духом живы? Кто-то кормит… Факт! И обстирываетрубашки на них были чистые, воротнички не замусоленные. Мужик так не постирает. Я, скажем, постираю или баба, — он с уважением посмотрел в сторону молчаливой жены, — это ж разница!

— На косуль охотятся, — сказал я невпопад, вспомнив стрельбу возле «предбанника».

— Одной косулей не будешь сыт, — солидно ответил Попеленко. — И не косуля их обстирывает. Кто-то местный есть среди них. И к местному кто-то ходит, факт!..

— Ишь ты наблюдатель какой! — сказал я. — Воротнички заметил, а посчитать забыл.

— Глаз, он в такой момент не подчиняется, — сказал Попеленко. — Он как нищий — копейку видит, а руку нет. Да и нет у меня военной хватки. Вот вы, к примеру, товарищ старший, вы бы на моем месте все заметили и пересчитали, вы бы им полную «бухгалтерию» навели.

— Ладно, ладно!

«Этому Попеленко в сообразительности не откажешь, — подумал я. — Наверно, он мог бы узнать и гораздо больше, да понимает, что знать слишком много опасно. Иначе ему не отделаться небольшим внушением по скуле, если на лесной дороге повстречаются бандиты. Почему они так мягко обошлись с ним? Наверно, не хотели возбуждать против себя население — ведь у Попеленко девять детей, и весть о его убийстве всколыхнула бы округу. Здесь у Попеленко каждый второй сват или кум… Кроме того, этот «ястребок» им не опасен. Ему не хочется стрелять. Иное дело — Штебленок. Тут-то они отвели душу».

— Слушай, Попеленко, почему Штебленок оказался в Шарой роще?

— Я так думаю, что в район направился. Чего-то он больно заволновался. Дело у него какое-то получилось. И ведь как раз Шарая роща на дороге в Ожин!..

— Какое дело получилось?

— Да кто ж его знает?

— А почему лошадь не взял?

— А кто ж его знает?

«Наверно, Штебленок хотел покинуть Глухары срочно и незаметно, — подумал я. — Но что заставило его податься в Ожин?»

Попеленко смотрел, вздыхая, под стол. Похоже, он раскаивался, что разговорился со мной.