Битва за Севастополь. Одиночный выстрел - Алла Бегунова Страница 9

— Вы говорите о войне?

— Я говорю о том, что наше отечество в большой опасности.

— Что же делать, Александр Владимирович?

— Ну, ты — человек обученный. Место в строю найдешь, коли того захочешь. Я — тоже, если по возрасту подойду. Остальные… Об остальных речь вести не хочу. Вспоминать Первую мировую, где пробыл от звонка до звонка, мне тяжело…

Разговор с Учителем не выходил у нее из головы весь следующий день, хотя забот у Людмилы хватало. В шестом часу вечера ей предстояло сесть на поезд Киев — Одесса, а до того собрать в дальнюю дорогу вещи. Она уложила в свой фибровый чемодан белье, три платья, блузку, юбку, летний халатик, легкие босоножки для пляжа, махровое полотенце, толстый блокнот с набросками для дипломной работы про Богдана Хмельницкого. Нашлось там место и книжке Потапова «Наставление для метких стрелков», аккуратно обернутой в разрезанный газетный лист. В последний момент между страниц «Наставления…» она засунула свое свидетельство об окончании Снайперской школы ОСОАВИХИМа.

Зачем Люда так поступила, она и сама не знала. Просто какие-то неясные предчувствия одолевали ее. Два опытных, старших по возрасту и очень уважаемых ею человека сообщили ей примерно одно и то же в один и тот же краткий период времени. При ее привычке размышлять над всем, заслуживающим внимания, это был серьезный повод. Она не хотела думать о том, что война приближается, но хотела быть готовой ко всему.

Снайперское свидетельство, отпечатанное на плотной мелованной бумаге, с круглой гербовой печатью имело вид внушительный. Черные буквы на нем складывались в недлинные строчки: практическая стрельба — и рядом росчерк чернилами «отл.»; устройство винтовки и оптического прицела — «отл.»; баллистика — «хор.»; правила маскировки — «хор.» Кто бы мог подумать, что все это — достижения очаровательной и веселой девушки двадцати пяти лет от роду…

В Одессу Людмила Павличенко приехала в четверг.

Предсказание «Потапыча» о Южном фронте как-то совершенно не вязалось со здешней обстановкой. Стоял жаркий, погожий июньский день с ярким солнцем, с безоблачным небом, с голубой линией морского горизонта вдали. На перроне гомонила беззаботная толпа отдыхающих. Курортный сезон 1941 года только начинался. Они строили разнообразные планы: то ли жить в Новой Дофиновке у самого моря, то ли ехать на лечебные грязи к Куяльницкому лиману, то ли остаться в городе и смотреть гастрольные спектакли московского Театра оперетты.

С вокзала Люда отправилась прямо в Государственную научную библиотеку, которая располагалась на улице Пастера, дом 13. Это было красивое белое здание с двумя верхними этажами и одним нижним, цокольным. Парадный вход украшали две колонны и портик. Внутри научной библиотеки царили тишина и прохлада. Интерьеры ее отличались некоторой роскошью: натертые до блеска паркетные полы, холлы, украшенные барельефами знаменитых ученых и писателей, массивные шкафы из полированного дерева, уставленные толстыми фолиантами, переплетенными в кожу.

Киевская студентка представилась директору библиотеки, даме лет пятидесяти, неулыбчивой, строгой, одетой в однотонную блузку. Она прочитала практикантке небольшую вводную лекцию. Оказалось, что библиотека основана очень давно, в 1827 году, по распоряжению императора Николая Первого, что ныне в ней хранится около двух миллионов книг, в том числе примерно пятьдесят тысяч древних рукописей, манускриптов и редких изданий на многих языках мира. Это богатство сторожат 53 сотрудника, в основном — женщины. Работает библиотека с 9 часов утра до 19 часов вечера, однако практиканты заняты не полный рабочий день.

Само собой разумеется, библиотека своего общежития не имела. Зато существовала договоренность с дирекцией судоремонтного завода имени А. Марти о предоставлении сотрудникам и практикантам библиотеки в их доме трех комнат с десятью спальными местами. Вручая Людмиле направление в общежитие, директриса выразила уверенность, что студентка Киевского университета будет вести себя там благонравно, скромно и сдержанно, на работу станет являться одетой прилично, то есть в блузке или платье без большого выката на груди и не с голыми руками, а также сосредоточится не на пляжном отдыхе в Одессе, а на сборе материалов для своей дипломной работы о Богдане Хмельницком.

Пожилые дамы всегда относились к Людмиле предвзято. Почему-то они сразу подозревали ее в аморальном поведении. Причина того, вероятно, крылась в ее незаурядной внешности. Иногда Павличенко даже казалось, что красота — это проклятие. Никто не ждет от нее здравых мыслей и суждений, серьезных поступков, обширных познаний. Некоторым людям достаточно взглянуть на нее — и пожалуйста, характеристика готова. Но как же сильно они ошибаются!..

Впрочем, в Государственной научной библиотеке трудились не только старые грымзы, высохшие от чтения ветхих свитков и пожелтевших столетних бумаг. Служили в этом почтенном заведении и вполне нормальные, жизнерадостные советские девушки. С таковой особой Людмила столкнулась в дверях отдела редких книг и рукописей, куда ее определила на работу директриса. Девушку звали Софья Чопак, и она сразу догадалась, что перед ней та самая студентка исторического факультета из столичного города Киева, о приезде которой их известили в начале месяца.

Соня являлась уроженкой Одессы, ни разу из родного города не выезжала и считала его лучшим местом на Земле. Образование по тем временам она имела достаточное — десять классов средней школы. В Государственную научную библиотеку ее устроил дядя по матери, занимавший некий важный пост в горсовете. К Людмиле Павличенко Софья Чопак с первого взгляда прониклась большой симпатией, даром что была моложе ее на три года.

Буквально полчаса потребовалось по-южному быстрой и энергичной одесситке, дабы ввести в курс дела новую практикантку. Она показала хранилище рукописей и старопечатных книг, объяснила правила хранения, учета и выдачи раритетов посетителям.

Они ходили между рядами стеллажей, шкафами и полками, занимающими половину цокольного этажа. Везде висели термометры и датчики влажности воздуха, гудели два вентилятора, вмонтированных в оконные рамы, забранные коваными решетками. Но особый запах бумаги, изготовленной несколько столетий назад, не исчезал, не выветривался. Он составлял основу здешнего воздуха, и Людмила впервые подумала, что выражение «архивная пыль» имеет отнюдь не образное, а конкретное значение.

Вот она, история, сохраненная для потомков!

Павличенко попросила у Чопак разрешения открыть хоть один из шкафов, перелистать какую-нибудь папку с документами. Софья тотчас повернулась и взялась за ручку ближайшего к ним высокого шкафа с надписью на продолговатом листе ватманской бумаги, укрепленном сверху: «Фонд В.П. Скаржинского».

— Скаржинский, — сказала она, отворяя сразу обе дверцы, — богатый херсонский помещик, сын первого атамана Бугского казачьего войска. Он сформировал за свой счет эскадрон из украинских крестьян и участвовал с ним в Отечественной войне 1812 года, побывал в Париже. Он собрал большую коллекцию редких книг, в основном по военной теме, и завещал ее открывшейся в 1827 году одесской библиотеке…