Зина Портнова - Василий Смирнов Страница 9

Один из гитлеровцев, нацелив на дядю Ваню, а затем на тетю Иру свой автомат, заставил их отступить, угрожающе крикнул, коверкая русские слова:

- Пуль! Пуль... стрелять!

Выскочив вслед за взрослыми и ребятами из избы, Зина в нерешительности остановилась у крыльца, все еще не веря, что Белокопытку, которую она помнила с давней Норы еще игривой, рыженькой телочкой, с которой так потешно было забавляться, уведут навсегда.

Пока полицай отталкивал бабушку, Белокопытка вырвалась и устремилась обратно во двор. Полицейский догнал ее, снова накинул веревку на шею, и Белокопытка пошла на поводу, недовольно мотая головой и упираясь.

И тут произошло то, чего никто не ожидал. Девочка-подросток в пестром платье бросилась к полицейским, растолкав их, вырвала из рук оторопевшего полицая веревку и, обхватив корову за теплую шею, закричала тонким, прерывающимся голосом:

- Не дадим! Не дадим!.. Мы все с голоду подохнем... Не отдадим!

Мальчишки, следуя примеру Зины, тоже подбежали к корове и, обхватывая ее руками, старались заслонить от полицейских. Те, грязно ругаясь, стали отталкивать ребят. Один из полицейских, пытаясь вырвать из рук Зины поводок, споткнулся, едва не упав, и сшиб маленькую Любашу.

Возле избы уже собрался народ. Слышались голоса:

- У бабки Яблоковой корову забирают...

А Зина, подхватив на руки заплаканную маленькую Любашу, подскочила к немецкому офицеру, стоявшему поодаль и с холодной надменностью наблюдавшему эту сцену.

- Оставьте нам корову, господин офицер!.. Чем мы Любочку будем кормить. Оставьте...

Офицер недовольно сморщился, повернулся медленно к полицейским, солдатам, махнул рукой и громко по-русски произнес:

- Оставить...

И, отстранив Зину, вышел с усадьбы на улицу. Вслед за ним к калитке направились солдаты и полицейские.

- Германское командование, проявляя гуманность, в виде исключения, сжалилось и дарит вам корову! - счел нужным напоследок сообщить переводчик, обращаясь к бабушке.

А Зина, все еще не веря в то, что у нее хватило смелости отстоять Белокопытку, присела на завалинку, стараясь успокоиться, чувствуя, как обессиленно дрожат у нее руки и ноги.

Глава четвертая

О контрнаступлении Красной Армии, которого жители деревни с таким нетерпением ждали, уже не было разговора. Все понимали: на фронте происходит что-то неожиданное и страшное, раз гитлеровцы так быстро оказались за сотни километров от границ - в районе Витебска и Полоцка.

Немецкие сводки, расклеенные на заборах, сообщали об огромных успехах гитлеровских войск, которые уже находятся под Ленинградом и на пути к Москве, о том, что Красная Армия окончательно разбита и в руках "доблестных войск фюрера" сотни тысяч пленных.

"Неужели это все правда?" - с ужасом думала Зина, и ее сердце тоскливо сжималось. Утешала надежда, что отец и мать не в оккупации, остались в Ленинграде. Она теперь избегала говорить с тетей Ирой о Ленинграде, напоминать ей о родных. Видела: тетя Ира очень страдает, предчувствуя, что погиб муж.

- Преждевременно хоронишь, - старался успокоить ее брат. - Он железнодорожник, с каким-нибудь эшелоном, наверно, пробился к своим. Это мы с ребятами здесь застряли.

Хотя и сам дядя Ваня с каждым днем становился мрачнее, теперь он уже часто вслух задавал себе терзавший его вопрос: как это он, участник гражданской войны, так опростоволосился, остался в деревне?

Пожалуй, единственным членом семьи, не потерявшим бодрости, живости, не впавшим, как остальные, в отчаяние, была бабушка. "Что людям, то и нам!" откликалась она своей обычной поговоркой, когда возникал какой-либо тревожный разговор. Ее явно утешало, что в избе так много близких и она не одна.

Общительный, разговорчивый дядя Ваня, не в пример сестре и племяннице, дома долго не засиживался, все чаще стал наведываться к соседям, уходить в поселок.

Зине казалось странным, что дядя Ваня не только охотно вступал в разговор с любым встречным, но и общался с полицейскими, даже угощал их махоркой. Спрашивал, сколько они получают за свою службу, как относятся к ним гитлеровцы. А когда тетя Ира упрекнула его, что ведет он себя с полицаями слишком панибратски, дядя Ваня заявил:

- Я правду ищу. Живем мы теперь, как кроты в норе. Нет у нас ни газет, ни радио. Разговаривая с ними, что-нибудь новое узнаю.

Однажды, вернувшись из поселка, он сообщил:

- Немцы уже не так ретиво хвастаются своими победами. Есть слух, что наши под Смоленском сильно им по зубам дали. Значит, наши уже задерживают гитлеровцев, не дают им ходу дальше. - Помолчав, добавил: - В станционном поселке неспокойно. На днях подожгли склад с хлебом, развинтили рельсы на узкоколейке, оборвали провода телеграфной связи.

"Значит, есть люди, которые не хотят покоряться гитлеровцам", обрадовалась Зина.

От дяди Вани она узнала, что в станционном поселке появилась полевая жандармерия.

- На рукаве у них череп со окрещенными костями. Говорят, эти страшнее гестапо. Расстреливают без допроса.

Однажды дядя Ваня вернулся из поселка не один. К большой радости домашних, привел двоюродную сестру Зины - Ниночку Давыдову.

- Вот встретил Нину, наше Солнышко... - сказал он, пропуская вперед круглолицую светловолосую девушку с короткой стрижкой, в измятом дорожном платье и рваных ботинках.

Весной в Ленинграде Нина, которую в семье с детских лет ласково называли Солнышком, вышла замуж за военного летчика и сразу же уехала с ним в пограничную воинскую часть.

- Ниночка!.. И ты с нами?.. - бросилась к ней бабушка, обнимая и целуя.

Поздоровавшись, Нина устало опустилась на лавку.

- С вами... с вами, - повторяла она, привлекая к себе и нежно целуя Любашу и Гальку. - Ой, как я только уцелела, как добралась до Оболи, и сама не знаю!.. - принялась рассказывать она за чаем о своих мытарствах в пути.

Зина очень любила свою двоюродную сестру. Хотела походить на нее. Смелая и решительная, Нина лихо ездила и на велосипеде, и на мотоцикле, не боялась одернуть хулигана. И теперь у Зины мелькнула надежда: "Может, с приездом Солнышка жизнь в Зуе станет не такой унылой?"

Но Солнышко жить у бабушки отказалась, понимая, как тесно в избушке. Поселилась в соседнем поселке торфозавода, в пустовавшей комнате рабочего жилого барака.

- Боюсь я за Солнышко. Жена военного летчика, заберут ее немцы, беспокоился дядя Ваня.

На всякий случай строго внушат ребятам ни с кем не говорить о своей родственнице. Бабушку дядя Ваня тоже предупредил:

- Ни слова...

- Разве я не понимаю... - ворчала Ефросинья Ивановна. - Что я, уж такая глупая!

Вскоре дядя Ваня явился очень встревоженным.