Я - бронебойщик. Истребители танков - Владимир Першанин Страница 8

Один из курсантов вообще испугался лезть в окоп, утверждая, что он обвалится и танк его расплющит. Ему приказали занять место в другом окопе – этих двухметровых нор мы нарыли с запасом. Едва осыпался один окоп, очередной курсант переходил в следующий.

Но боец не сумел преодолеть страх (возможно, у него было что-то не в порядке с головой) и, вырвавшись, убежал. Его отправили в санчасть, а позже отчислили. У парня действительно оказалась больная психика.

Другие сдали упражнения нормально. За целый день обкатали таким образом человек восемьдесят. В казарму рота возвращалась оживленная. Большое дело – пройти танковую обкатку! Подкалывали Федю Долгушина:

– И отстрелялся на «отлично», и начальство подхвалил. Ну, Федька, быть тебе сержантом.

– Я не против, – посмеивался мой товарищ. – Только зубы сильно не скальте. Гляну завтра, как некоторые выпрыгивать от страха будут.

На ужин, кроме обычной каши, на столы поставили крупно нарезанную каспийскую селедку, а чай казался особенно крепким и сладким. Все детали необычного и жутковатого упражнения обсуждали вновь и вновь. Пришли к выводу, что такой и должна быть настоящая учеба.

На следующий день ожидали продолжения. Но танки из соседней части почему-то не прибыли, и учеба продолжалась своим чередом. С утра зарядка, пробежка, снова толпились вокруг единственного ружья и зубрили технические данные противотанковых ружей системы Дегтярева и Симонова.

В январе занимались метанием учебных противотанковых гранат. Рота получила несколько ручных и один станковый пулемет. Разбирали, собирали «дегтярева», старый «максим» времен Гражданской войны.

– Слушай, Андрюха, мы так ничему не научимся, – как-то откровенно высказался Федя Долгушин. – Долго нас держать здесь не будут, а мы еще ни разу из противотанковых ружей не стреляли.

В конце января началось какое-то шевеление. Пришли противотанковые ружья. Каждый взвод получил по пять ПТРД и одному самозарядному ружью Симонова. Почти сразу начались стрельбы. Нас учили целиться в смотровые щели немецких танков, гусеницы, пробивать броню бензобаков и другие уязвимые места.

Тогда же началось формирование отдельных рот численностью по 60–80 человек. Я попал в третью роту. Туда же были зачислены Федя Долгушин, Михаил Травкин, Гриша Тищенко, Родион Шмырёв. Мы держались одной компанией и были рады, что будем вместе. И настоящим подарком для нас было назначение командиром роты лейтенанта Зайцева, который получил третий кубик на петлицы – стал старшим лейтенантом.

Нам надоела шагистика, замкнутое пространство учебного полка, откуда нас крайне редко выпускали в увольнительные. Мы рвались драться с фашистами.

Но формирование длилось почти месяц. На каждую роту полагалось 36 противотанковых ружей, а их не хватало. Если две первые роты ушли довольно быстро, то в нашей имелись всего десятка полтора ПТРД, два станковых и пять ручных пулеметов. Вскоре поступили еще штук восемь ружей. Посчитали, что этого пока достаточно.

В один из дней середины февраля нас отвезли на станцию, разместили в двух вагонах, и мы начали свой путь на фронт.

Заканчивая эту главу, я приведу оценку действий Красной Армии, которая была дана в шеститомнике истории Великой Отечественной войны, выпущенном в шестидесятых годах. Там говорилось следующее: «С начала войны по 31 декабря немцы, по явно заниженным германским данным, потеряли 830 900 человек убитыми и ранеными».

Наши военные историки, не стесняясь, утверждали, что ряд поражений немецко-фашистских войск вызвали растерянность в немецкой армии.

«Поражение немецких войск на советско-германском фронте свидетельствовало о возрастающей мощи Советского Союза и совершенствовании военного искусства Красной Армии».

Вот такие бодрые статьи в конце тяжелого 1941 года читали мы в газетах, пока наш вагон трясся по заснеженным просторам страны. Мы ехали на юго-запад и радовались, что не на север, где гораздо холоднее.

Мы были молоды, не верили в смерть и готовы были отдать жизнь за Родину. Примерами для нас были Зоя Космодемьянская, Виктор Талалихин, Николай Гастелло. Подавляющее большинство верило в мудрость Сталина и в нашу победу.

А я получил очередное письмо из дома. Мама сообщила, что из военкомата пришла бумага: мой отец, Василий Иванович Коробов, пропал без вести.