В последнюю очередь - Анатолий Степанов Страница 73

― Не надо так, Алик, ― попросил Смирнов.

― А как? Как надо?! ― заорал, чтобы не пустить слезу, Алик. ― Я у них сегодня ночевал. Он не спит, понимаешь, не спит! Он задыхается, а не кашляет только сидя. Так ночь в кресле просидел.

― Может, лекарство какое-нибудь есть, чтобы не задыхался?

― Есть. Понтапон, морфий. Но он не хочет помирать блаженным кретином под действием наркотиков. Я вот все думаю: скоро, совсем скоро его не станет в этой жизни, а все его мысли о том, что будет без него, что будет с нами, что будет со страной. Сила духа это или ограниченность жуткая?

― Это храбрость, Алик. И ответственность за все, что совершил. Доброе или недоброе. Как он к аресту Берия отнесся?

― Смеялся очень над заявлением, что Берия ― английский шпион. А так радовался, говорил, что пора начинать.

― Я его тоже поправил в этом роде. Разозлился он ужасно. Кричал, чтобы мы освобождались от идиотских иллюзий, погубивших его поколение. Иллюзий, что кто-то сверху решит все самым правильным образом.

― Сверху виднее, ― сказал Александр.

― Ты, как попугай, за мной повторяешь. Именно так я ему и ляпнул.

― А он что?

― Он сказал, что снизу ― виднее.

Они миновали Трубную и поволоклись вверх. Невыносимо остро верещал железом о железо трамвай, спускаясь на тормозах по Рождественскому.

― Помнишь, Алик, он мне сказал, чтобы я боялся профессиональных шор? Так вот, поймал я себя тут на одной мыслишке. Понимаешь, на допросах Ларионов, Ромка, да и я грешный, остроумны, находчивы, красноречивы. А допрашиваемые ― несообразительны, тупы, косноязычны. Они глупы, а мы умны? Часто, но не всегда. Вся загвоздка в том, что мы играемся, чувствуя за собой силу. Силу своего положения, силу сведений, силу убеждения в том, что перед тобой преступник, человек второго сорта. И поэтому играемся с людьми, как кошка с мышкой. А это ― плохая игра, потому что кошка играется с мышкой перед тем, как ее съесть. Удовлетворение от собственного превосходства, веселье злорадства ― вот что значит наше прекрасное остроумие.

― А ты что, няньчиться с ними должен?

― Не няньчиться. Разобраться по-человечески.

Вот и Сретенские ворота, яркие огни, многолюдье.

― По кружечке, а? ― предложил Алик.

Зашли в угловую пивную и взяли по кружечке. Тихий звон стеклянной посуды, мирный и мерный рокот доброжелательных бесед, уютный запах табака, свежего пива, горячих сосисок. Непонятно кто поприветствовал Смирнова из дальнего темного угла. Он ответил вежливо.

― Москва знает своих героев, ― отметил, забавляясь, Алик.

― Надоели они мне все, ― вяло сказал Александр.

― Саня, я тут сорок пятый вспомнил, ― ни с того, ни с сего вдруг переключился Алик. ― Какой ты с войны пришел. Какой замечательный ты был, озорной, легкомысленный! Я тогда ужасно серьезный был, глобальными категориями мыслил, вопросы мироздания решал ежечасно. А ты ерничал, шутковал, радовался как дитя, по лезвию ножа разгуливая. Допил? Пошли.

Направились к Чистым прудам.

― А теперь наоборот, ― через молчаливых пять минут констатировал Александр.

― Почему? ― грустно спросил Алик.

― Черт его знает, но мне все кажется, что временно. Что-то непременно надо доделать, и все вернется: и молодость моя, и радость, и легкость.

― Тоже мне старик?

― Иногда себя чувствую стариком. Честно, Алик.

Дошли до Покровских ворот. Испортилось настроение.

― Как живешь? ― спросил Александр.

― Живу ― хлеб жую, ― нелюбезно ответил Алик.

― Варя как? Нюшка как?

― Тоже хлеб жуют.

― Что это ты? ― удивился Александр.

― Устал, извини.

― Тогда что же я тебя мучаю? Домой езжай.

― Это я тебя, Саня, мучаю. Тебе тоже отдохнуть не мешало бы.

Александр рассмеялся, потому что сегодня ему не хотелось тащиться до Москвы-реки. Рассмеялся и предложил:

― Пойдем, я тебя на троллейбус провожу.

Алик поехал домой, так и не сказав Александру того, ради чего он с ним встретился сегодня: его, Александра Ивановича Спиридонова, утром повесткой вызвали к следователю и сообщили о возбуждении против него уголовного дела о превышении им мер самообороны.

Владлен Греков не стучал вольнолюбиво и победительно каблучками по коридорам. Он сидел в той самой приемной и послушно ждал, понимал, что сегодня он не по звонку. Сегодня рядовой функционер мечтал хоть на минутку прорваться к высокому начальству. Прорваться по счастливому случаю. Секретарша неодобрительно поглядывала на него. Он изредка вставал, здороваясь: мимо, к высокому начальству направляясь, пробегало просто начальство. Наконец вышел из кабинета последний, и утихло все. Секретарша холодно сообщила:

― Через пять минут Николай Александрович отбывает в ЦК.

Отбывает. Через площадь ― и всего делов-то.

Отбывающий выглянул в приемную и любезно попросил:

― Люба, чайку. ― И увидел Владлена. Недолго моргал, вспоминая. Поинтересовался: ― Тебе чего?

― Пять минут для срочного разговора, Николай Александрович.

Пять свободных минут он выкроил для паренька: пока чай готовится, пока чай пьется... Да и настроение хорошее, демократичное. И поэтому предложил:

― Заходи.

Николай Александрович быстро прошел к столу, незаметно перелистал типографским способом изготовленный список для своих сотрудников и, усевшись, сообщил Грекову:

― Слушаю тебя, Владлен. Только покороче. Времени у нас мало.

― Постараюсь. Совершенно случайно от одного общего знакомого я сегодня утром узнал, что против моего школьного друга, молодого, подающего надежды журналиста Александра Спиридонова возбуждено дело. Он один ― я подчеркиваю: один! ― пресек трамвайный грабеж и обезвредил трех бандитов, вооруженных пистолетом и ножами. Более того, бандит с пистолетом оказался опасным убийцей, которого до этого тщетно разыскивала московская милиция.

― Как это ― "обезвредил"? ― недоуменно спросил Николай Александрович.

― Нокаутировал, Николай Александрович. Алик ― хороший боксер, и именно это теперь ставится ему в вину.

Вошла секретарша, поставила перед Николаем Александровичем стакан темно-коричневого чая: