Война затишья не любит - Алескендер Рамазанов Страница 7

Для таких, как старший лейтенант Астманов, война – мать родна. Оба деда и отец оставили в наследство шашку, кинжал, горку боевых орденов и медалей. В семейном альбоме красуются – статные, в папахах, буденовках, непременно при оружии и смотрят в глаза. А то, что не дожили до Алешкиного рождения, – это неважно. Отец ведь тоже ему завещание прошептал: «Учись, сынок…», когда сыну семи с половиной лет не было. Кино и книги – «война и немцы», через дорогу воинская часть. В школе с первого класса распевали песни исключительно времен Гражданской и Великой Отечественной. Раскрутите колесо вначале – дальше само обороты наберет. Врут, что нет вечного двигателя. Есть! И ось, на которой мир мирской крутится, тоже есть!

В двадцать восемь лет, казалось, ясна дорога. Красный диплом, целевая аспирантура. Нужно идти к ученой степени, утверждаться в институте, всерьез работать над стихами, думать о собственном доме. Ничего подобного – все брошено – здравствуй, Афган!

Кто пальцем у виска покрутил, кто вздохнул с облегчением. Только мать все поняла, сдержанно попросила быть осторожнее. Ей ли всего не понять – дочери, жене и матери солдата. Святая правда – материнская молитва о сыне перед Пресвятой Богородицей – стержень жизни на войне. Без укора сказано… Не всем дано, только матери. В отцовском Алешкином доме один образ в красном углу – Казанской Божьей Матери. Даром что отец был коммунист, да и по рождению – мусульманин.

Описывать, как Алексей Астманов влился в ряды воинов-интернационалистов, нет нужды. О предстоящем вводе войск в Афганистан он узнал еще в мае 1979-го. И нет тут никаких секретов. Была у Астманова мечта прорваться в Афганистан. Зачем? Об этом позже.

Подвернулся на вечеринке студент-иранец, жертва режима сурового аятоллы. На родине в Хамадане этот «студент» был специалистом по русской истории и функционером прокоммунистической партии «Туде». Едва ноги успел унести от небритых стражей исламской революции. Сошелся с ним Алешка просто: в изрядном подпитии политэмигрант, сверкая черными очами, спел очень печальную песню, посматривая на тайную Алешкину страсть Нателлу Таирову. Компании соло понравилось. Алешка же, не глядя на певца, тихо спросил на фарси:

– Хочешь, брат, подстрочник обеспечу, прямо здесь…

Хуршед, так звали иранца, моментально протрезвел и, забыв свои познания в русском языке, стал извиняться на фарси, прижимая руки к груди, насчет шалостей и вольностей персидских классиков… Вот с такого литературного казуса началась интернациональная дружба.

– Ваша армия войдет в Афганистан. Наведет порядок там, а потом и у нас. Амин – настоящий революционер. Тараки – слизняк. В Кабуле уже ваш полк, советники во всех гарнизонах… Ташкентских выпускников востфака в Кабул лейтенантами отправили. В Герате ваша разведка засветилась… На Пяндже рекогносцировки… В Шибаргане, на газопроводе, работы сворачиваются…

Не информированность иранца убедила Астманова отправиться в Афган, а то, как сияли его глаза. Смотрите в глаза детям Востока. На то они и дети – увлекут движением, одурманят запахом, обольстят словом, но глаза – их слабое место. Астманов подал рапорт об определении на действительную службу в кадры Министерства обороны.

С Хуршедом стоило бы еще переговорить – «тудешники» в Афгане сидели крепко, однако не пришлось, за иранцем пошли топтуны из местного КГБ. Явно из-за баловства с валютой. Астманову в поле их зрения попадать не хотелось. За доллары в те годы карали безжалостно – расстрельная статья, для совграждан, разумеется. Но перед самым отъездом Хуршеда успел все же взять у него адреса «истинных революционеров» в Герате, Мазари-Шарифе, Кундузе и, на всякий случай, в Кабуле, хотя интересовал его север Афганистана.

– Ты, Алиша, там смотри, не вступай с ними в споры по марксизму, они Троцкого уважают, Мао, команданте Че, – говорил, прощаясь, Хуршед. – А так ребята ничего, простые. Только вот, когда ваши придут – у них разлад начнется, как ни посмотри – интервенция. Тут, конечно, разные точки зрения есть. Я – за, к примеру. С севера вы, с запада тоже, с востока опять вы, а с юга Ирак, там мира не будет. Вот это ключ к перманентной революции.

Ну, спасибо, просветил! А что веселый да уверенный, так, видно, нашел общий язык с «куратором». Астманов не опасался, что персиянин засветит «конторе» его интерес к Афганистану. Есть у этого народа особенность: то, что скреплено деловыми отношениями (деньгами), – свято и нерушимо. Разумеется, пока эти отношения не ослабевают. Четыре червонца с профилем последнего императора Всея Руси, обмененные на риалы, и обещание продолжить выгодный для Хуршеда «ченч» – лучшая гарантия молчания. И то сказать – цена царскому червонцу, по тем временам, пятьсот рублей. А две тысячи – годовая «стипендия» студента-политэмигранта.

В конце сентября по предписанию Алексей убыл в Киев. Ввод войск в Афганистан застал его в Белой Церкви, в газете танковой дивизии. В конце зимы 1980 года корреспондент-организатор старший лейтенант Астманов, по его же просьбе, был направлен в распоряжение командующего Туркестанского военного округа, а 1 апреля вышел из серого «АН-26 Б» на стоянку аэропорта Кундуз. Все. Часы пошли. Чья рука толкнула маятник, неважно. «Но тот, кто держит руль моей судьбы, уж поднял парус». Вот «тот», он и завел пружину намного раньше до отказа. С него и спрос…