Небесные мстители - Владимир Каржавин Страница 7

Да, быстро летит время. Сон не шел, Хейнкель открыл глаза. Его мысли из прошлого переместились в настоящее. Интересно, как отреагирует Мессершмитт, узнав о результатах сегодняшней встречи с фюрером? Его неуклюжий и ненасытный по части топлива «Ме-262» окажется вдвое тяжелее «Саламандры».

Но не только дух соперничества заставлял Эрнста Хейнкеля недолюбливать, а порой и ненавидеть своих конкурентов, авиастроителей и ракетчиков. Дело в том, что он внешне походил на еврея, несмотря на то что был чистый немец. Хейнкель втайне завидовал Вилли Мессершмитту и Вернеру фон Брауну, внешность которых олицетворяла собой принадлежность к арийской расе. Как-то утешало его то обстоятельство, что и министр пропаганды доктор Геббельс мало походил на арийца. Да и сам фюрер, чего уж греха таить.

При мысли о фюрере Хейнкель очнулся и посмотрел по сторонам так, словно опасался, что его подслушивают. Но в машине, кроме шофера, никого не было. За окном по-прежнему мелькали зеленые отроги гор. Хейнкель облегченно вздохнул и снова закрыл глаза. Ему вспомнилось далекое детство.

Он родился в тихой горной деревушке Грюнбах, недалеко от Штутгарта. Еврей? Да их сроду не было в Грюнбахе. Его мать, Катарина Хейнкель, урожденная Хандер, была из той же деревни. Ее предки занимались выращиванием винограда. Отец, Карл Хейнкель, был жестянщиком. Маленький Эрнст часто бывал в большом доме, на первом этаже которого размещались лавка и мастерская отца, помогал ему.

Когда он с отличием окончил школу, отец понял, что у сына большое будущее. Он должен получить высшее образование и стать инженером. Так перед деревенским мальчиком открылись двери Высшей технической школы Штутгарта.

5 августа 1908 года он считал вторым своим днем рождения, потому что впервые увидел летательный аппарат. Нет, не самолет, а дирижабль. «Цеппелин LZ4» со своим создателем на борту величаво проплыл в безоблачном небе и совершил посадку на окраине Штутгарта. Множество людей устремилось туда. Среди них был и он, двадцатилетний студент Эрнст Хейнкель, который как зачарованный любовался невиданным чудом техники.

Вдруг корпус дирижабля охватило голубоватое пламя, и он начал оседать на землю! На глазах у всех чудо техники превратилось в груду искореженных металлических ферм.

Он помнил душераздирающие крики создателя дирижабля графа фон Цеппелина:

«Мне конец! Мне конец!».

Может быть, именно тогда он, Эрнст Хейнкель, понял, что будущее не за дирижаблями, а за летательными аппаратами тяжелее воздуха. А после было…

Скрип тормозов заставил Хейнкеля очнуться. Шофер остановил автомобиль у самых ворот. Хейнкель неторопливо вышел из машины. Его встречал один только группенфюрер Брайтнер.

Хейнкель понял, что прежде чем он соберет своих ближайших сподвижников и передаст им благодарность фюрера, ему предстоит разговор с Брайтнером по поводу бегства русского пленного. Своей вины в случившемся Хейнкель не чувствовал. Кому какое дело, что он создал маленький музей авиационной техники? Там были русские, американские, английские боевые машины. С ними воевали, их сбивали самолеты, созданные им, Хейнкелем. Ничего секретного. Новейших германских самолетов тут не было.

Эти олухи в черных мундирах прошляпили бегство русского и хотят бросить тень на него, создателя собственного музея. Нет, господа из СС, ничего у вас не получится. В данный момент он, Эрнст Хейнкель, пользуется неограниченным доверием фюрера, потому что создает оружие возмездия для Германии. Одно его слово, и…

Хейнкель холодно ответил на приветствие Брайтнера и после небольшой паузы произнес одно слово:

– Знаю.

Брайтнер был хмур.

– Что будем делать, господин Хейнкель? Наводить страх? Расстреливать? – осведомился он.

– Расстреливать, говорите? Тогда вашим людям снова придется выезжать в концлагеря и искать им замену, с большим трудом находить тех людей, которые хоть немного соображают в авиационной технике.

– Все-таки, господин Хейнкель, каковы ваши предложения?

Создатель самолетов снизу вверх посмотрел на высокого Брайтнера и ответил:

– Мои предложения? Никаких массовых устрашений и расстрелов! Если кого и покарать, то только двух-трех человек самых виновных, в том числе из охраны. Главное сейчас не в этом. Я только что от фюрера. Он верит в нас, в нашу «Саламандру». А поэтому работать, работать и работать!

Авиационный завод, расположенный близ австрийского городка Хинтербрюль, недалеко от Вены, был одним из нескольких таких предприятий, принадлежащих фирме «Хейнкель» и выпускавших реактивные самолеты «Хе-162» «Саламандра». Планировка завода была довольно хитрая. Часть цехов располагалась у подножия гор, но основное производство, сборочное, было упрятано в старых меловых шахтах. Несмотря на строгую секретность, готовые фюзеляжи «Хе-162» рабочие часто выкатывали оттуда, поскольку шахты были слишком узкими для монтажа крыльев. А жесткие задания по выпуску самолетов нужно было выполнять неукоснительно.

Завод в Хинтербрюле являлся любимым детищем Хейнкеля в первую очередь потому, что был хорошо защищен. Цеха, расположенные у подножия гор, плохо просматривались с большой высоты, на которой летали английские и американские бомбардировщики. Опуститься ниже для них было опасно. Зенитные батареи, расположенные в горах, своими залпами доставали их. Бомбометание с больших высот давало сильный разброс, так как союзная авиация била по территории, а не по цели. Что же касается меловых шахт, то там производство было защищено еще надежнее. Вся территория завода была огорожена колючей проволокой под током, а через каждые пятьсот метров возвышались сторожевые будки.

Три других завода, выпускавших «Хе-162», находились в Ростоке, Хордхаузене и в Бернбурге. Все они располагались на открытой местности и к февралю 1945 года подвергались интенсивным бомбардировкам.

Почти вплотную к заводу в Хинтербрюле примыкали территории двух концлагерей, а также поселения для вольнонаемных и расконвоированных работников. Лагерь номер один был фильтрационным. Людей, прибывших из других концлагерей Германии, Австрии, Польши, там сортировали в зависимости от их специальности. Тех, кто подходил для работы на авиазаводе, отправляли в лагерь номер два. Всех прочих ждала одна дорога – в крематорий.

В лагере номер два режим был, конечно, не такой жестокий, как в Освенциме, Бухенвальде или Дахау. Но за малейшую провинность заключенный мог угодить обратно, в лагерь номер один. А там крематорий дымил и днем, и ночью.

На авиазаводе работали люди различных национальностей. Вольнонаемных администрация набирала из немцев, австрийцев, венгров, чехов и итальянцев. Им доверяли основные виды работ. К расконвоированным относились военнопленные из Франции, Голландии, Дании, Бельгии. На заводе они носили одежду с опознавательным знаком «А», что означало «ауслендер», то есть иностранец. Им разрешалось посещать небольшие городки, увеселительные заведения и магазины, в которых они по карточкам получали продукты.