"Окопная правда" Вермахта - Джерри Краут Страница 6

Значит, нужно идти на стрельбище. Это еще несколько километров. «Там было не меньше тысячи человек, и стрельба шла без перерыва, — отмечает Сайер. — Приближается ночь. Все голодны как волки. Мы выходим со стрельбища с винтовками на плече… Мы маршируем по узкой дороге, покрытой гравием, и она совсем не похожа на ту дорогу, по которой мы пришли. В результате оказалось, что для возвращения нам придется быстрым шагом и с песнями пройти километров шесть… В перерывах между песнями я успеваю взглянуть на запыхавшихся товарищей и замечаю на их лицах беспокойство. Поскольку я совершенно ничего не понимаю… один из них шепчет: «Время…» Боже правый! Я начинаю понимать… Мы пропустили ужин. Весь отряд это понимает, и мы ускоряем шаг. Может быть, нам что-нибудь оставили. Мы цепляемся за эту надежду».

Отряд Сайера, ведомый голодом и мучительным страхом того, что к их приходу вечерних пайков уже не будет, совершил то, что его солдаты сочли бы для себя непосильным, и именно этого добивались от них инструкторы. «По приказу фельдфебеля мы останавливаемся и ждем следующего приказа — разойтись и принести котелки, — вспоминает о возвращении в лагерь Сайер. — Но, увы, время для этого еще не наступило. Этот садист приказывает нам поставить винтовки в пирамиду в соответствии с порядковыми номерами. Это занимает еще минут десять. Мы взволнованы. Потом вдруг: «Ступайте посмотрите, осталось ли вам что-нибудь!..» Мы дружно бросаемся к казарме. Наши подбитые гвоздями сапоги высекают искры из мостовой. Словно восемьдесят безумцев, мы взлетаем по монументальной каменной лестнице… Лица горят от усталости… Я открываю котелок. Мне так и не удалось его помыть с прошлого раза… Тем не менее я набрасываюсь на еду, словно голодный волк… Поскольку попить нам ничего не дали, я отправляюсь к поилке для лошадей и, как и все остальные, выпиваю три или четыре кружки воды». Несмотря на то что их наконец-то покормили, для Сайера и его товарищей день еще не закончился. «В большом зале проходят вечернее построение и поверка, и ефрейтор читает нам лекцию о германском Рейхе. Восемь часов вечера. Звучит сигнал тушить свет… Мы возвращаемся в свои комнаты и засыпаем мертвецким сном. Так я провел первый день в Польше». Однако Сайер и сам осознает цель этой изматывающей подготовки, говоря о своем фельдфебеле-инструкторе: «Он не издевался над нами. Просто он четко понимал, какую работу он должен проделать… Он заставил нас понять, и это вполне справедливо, что, если мы не сможем выдержать холода и ощущения смутной, вероятной опасности, нам не выжить на фронте».

Учитывая характер их работы по подготовке людей к трудностям войны, едва ли следует удивляться, что между новобранцами и их инструкторами складывались отношения любви-ненависти. Несмотря на возмущение жесткой и интенсивной муштрой, которой их подвергали инструкторы, большинство пехотинцев понимали, что все это направлено на достижение важнейшей для них цели: выжить на поле боя. Многие солдаты даже начинали считать инструкторов вторыми отцами, что подтверждает Фридрих Трупе:

«Я не скоро забуду своего инструктора, Болтуна Шмидта, гонявшего нас пинками по холмам на полигоне… В руках я тащил ящик, битком набитый пулеметными патронами. Когда я, тяжело дыша, забирался с ним на вершину холма, у меня подгибались колени, а сердце было готово выскочить из груди.

Но там, на вершине, скрестив руки, стоял наш фельдфебель и кричал: «Давай! Пошевеливайся! И не говори, что ты устал!..» Многие уже бежали, словно пьяные, но пощады не было никому. Но по вечерам Болтун Шмидт приходил к нам в казарму, по-простому сидел вместе с нами, смеялся, шутил и пел, как просто хороший товарищ… К этому постепенно привыкаешь, особенно к чувству товарищества, которое помогает многое преодолеть».

Этот «семейный язык», как назвал его Ричард Холмс, вновь и вновь возникает в письмах и воспоминаниях пехотинцев и даже проникает в их жаргон: старшего унтер-офицера роты в просторечии называли «Мамочкой». И это не было случайностью, поскольку подготовка должна была сформировать групповую идентичность и чувство товарищества путем совместного преодоления трудностей, а также слить молодых людей разного происхождения в мотивированные, сплоченные боевые части. «Я стал такой неотъемлемой частью своей роты, — признавался Карл Фухс в письме к отцу, где превосходно описывался этот процесс, — что не смогу теперь никогда покинуть ее». Точно так же Ганс-Вернер Вольтерсдорф утверждал: «Моя часть была мне домом, семьей, которую я должен был защищать».

Более того, Холмс утверждает: «Существует непосредственная связь между суровостью базовой подготовки и сплоченностью, возникающей в результате группы». Если это так, то суровая и реалистичная система обучения немецких солдат в значительной степени объясняет успешные действия вермахта в годы Второй мировой войны. Однако не менее важен и тот факт, что немцы продолжали обучение в непосредственном тылу даже в тех частях, которые имели боевой опыт. «Мы вернулись к старому довоенному расписанию занятий, — писал Зигфрид Кнаппе после победы во Франции. — Мы должны были быть готовыми ко всему, что только может случиться. Мы планировали полный график занятий с пяти часов утра до восьми вечера. Несмотря на то что это были те же солдаты, которые вошли во Францию… мы продолжали обучение и подготовку. Мы хотели сохранить свои навыки и научиться исполнять и другие функции, чтобы в случае ранения одного из нас кто-то мог выполнить его работу».

Лейтенант Ганс-Вернер Вольтерсдорф вспоминал об учениях во Франции: «Ну и что, что они крыли меня на чем свет стоит всякий раз, когда я заставлял их рыть окопы в твердой земле под палящим солнцем, чтобы они могли забиться в спасительное укрытие, всякий раз, когда им приходилось выволакивать на позиции противотанковые пушки, минометы или полевые орудия, чтобы все действия были отработаны до автоматизма, и когда я, стоя с секундомером в руках, требовал, чтобы они были готовы открыть огонь не через двадцать секунд, а через десять. Они должны были понять, что «Ложись! В атаку! Шагом марш!» — это не наказание или изощренная форма издевательства, а страховка». И в самом деле, страховка. Это признавал и сам Вольтерсдорф:

«В России мне часто приходилось не спать ночами, когда мы непрерывно наступали, или позднее, когда русские штурмовали наши позиции… днем и ночью, без передышки, когда мы принимали первитин, чтобы не заснуть, и мне удавалось поспать не больше двадцати четырех часов за десять дней. Потому я и проводил ночные учения…

За обычным распорядком дня последовало первое ночное учение… Это было отвратительно. Солдаты уже подумывали о том, чтобы на следующий день наверстать сон, упущенный ночью, а я объявил им, что у них есть ровно сорок пять минут, чтобы умыться и позавтракать, прежде чем вернуться к обычному распорядку дня. Они думали, что после этого им удастся лучше выспаться следующей ночью. Мне никогда не забыть выражения отчаяния на их лицах, когда вечером я объявил, что через час они должны построиться в походном порядке со всем легким и тяжелым вооружением, чтобы повторить ночные учения.

На рассвете они, запыленные и грязные, вновь стояли на том же месте и хотели только одного: немедленно завалиться спать. Но это им не удалось! Через два часа — проверка оружия, потому что уход за оружием и постоянная боеготовность превыше всего!»