Тельняшка для киборга - Николай Рубан Страница 6

Сентябрь в Рязани — еще не в полной мере осень. Скорее, затянувшееся бабье лето. Но по утрам уже довольно зябко, и с мещерских болот все чаще наползают на город молочные туманы.

Ежась от студеного утреннего ветерка, курсанты выбегали на зарядку. В наставлении по физподготовке четко расписано, при какой температуре воздуха какая форма одежды положена на зарядку. Однако в училище этому разделу не придавали особого значения. Например, форма номер один (трусы и тапочки) не применялась вообще — чего баловством заниматься. Когда это боец в тапочках воевать будет? А про трусы вообще говорить не приходится: почти у всех курсантов по тогдашней моде трусы были разорваны по боковым швам до самой резинки — считалось, что так легче бегать. Бегать-то легче, но дистанция кросса проходила по окраинным улицам Рязани, мимо стен старого Кремля. Улицы эти были застроены старыми бревенчатыми домами с подслеповатыми окошками, заросли лопухами и крапивой. А населяли их в основном люди пожилые, и подобную здоровую простоту нравов они могли не одобрить.

Зато форма номер два (сапоги, штаны, «голый торец») применялась во все времена года, кроме зимы. В такой вот форме курсанты и выстраивались на плацу — зевая и шустро потирая ладонями «голые торцы», быстро покрывающиеся гусиной кожей.

— Первый комплекс вольных упражнений! Начи-на-ай! — разнесся из динамика записанный на пленку голос офицера кафедры физподготовки капитана Иванчи. Сам капитан в спортивном костюме изображал на трибуне перед плацем эдакий сурдоперевод собственных записанных команд — училище всегда славилось новаторством в методике обучения.

Надо сказать, фамилия капитана — Иванча — забавляла курсантов «китайских» групп, ибо переводилась с китайского языка вполне мирно и почти по-домашнему, несмотря на многочисленные капитанские спортивные разряды: «чашка чая».

— На дистанцию кросса бегом — марш! — и голос капитана сменила веселая музычка и голос Аллы Пугачевой, быстро заглушаемый нарастающим грохотом сотен сапог по асфальту.

— Ауриньш! — обернулся на бегу замкомвзвод Леха Мамонт. — Почему в тельнике? Замерз?

— Чтобы не потерялся, товарищ сержант, — ровным вежливым голосом объяснил Маргус, догнав Леху.

— Снять! — скомандовал сержант и ухмыльнулся: — Такой не потеряется…

Это уж точно — на такую тельняшку не польстился бы даже самый рачительный каптер, готовый утащить в свою норку любое барахло: донельзя выцветшая от бесчисленных стирок, растянутая могучими десантными торсами, даже на широкой груди Ауриньша она напоминала развратное вечернее платьице с откровенным декольте и дразняще широкими проймами. Маргус послушно стянул тельняшку, сунул ее в карман штанов и занял свое место на правом фланге.

Бежал он легко и ровно — не сопел, не пыхтел, и даже совсем не топал, словно был обут в тапочки-балетки. Понемногу курсантов это начало заедать. Что, офигенный спортсмен, что ли? В первый раз на зарядке — и чешет наравне со всеми. Ну так мы тебе сейчас покажем, как старые десантные волки бегать умеют (что с того, что выслуги у нас всего пара месяцев — зато каких месяцев!). Не сговариваясь, парни начали понемногу прибавлять темп, и вскоре уже начали обгонять бежавший впереди взвод второкурсников («…Куда ломитесь! Оборзели салаги!»). Потом еще один. Кислород из воздуха вдруг опять стал пропадать, как в первые дни карантина. Обливаясь потом и задыхаясь, парни грохотали сапогами по щербатому асфальту, из последних сил наращивая и без того бешеный темп. А этому гаду — хоть бы что. Все тот же ровный бег, те же размеренные движения, разве что шаги стали шире.

— Леха! — задыхаясь, всхлипнул Серега Зинченко, «комод-раз». — Ну его на хрен, этого робота, у меня пол-отделения сейчас сдохнет! Сбавь темп!

— Вот хренушки! — упрямо просопел Мамонт. — Держи своих, немного осталось. Мы этого студента уроем…

Момент финиша парни помнили смутно: перед глазами уже все плыло, а сердца молотили уже не в глотке, а где-то в самом черепе. Обессиленные, все судорожно глотали сырой осенний воздух и держались на ногах только грозными окриками сержантов: «Не стоять! Ходить!».

— Загнанных лошадей… Пристреливают нафиг… — кое-как просипел вконец вымотанный Пашка Клешневич, и вдруг зашелся в приступе рвущего судорожного кашля. Он согнулся, лицо его побагровело. Парни растерялись. Что с ним? Вдруг загнется сейчас?!

— Дай руки! — неожиданно возник рядом с ним Ауриньш и, встав у Пашки за спиной, обхватил его запястья. Поднял руки вверх, развел в стороны, прогнулся назад. Пашка повис на его руках, как распятый Андрей Первозванный.

— Вдохни глубоко! — мягко скомандовал Маргус.

Пашка взахлеб, со стоном втянул воздух широко раскрытым ртом, бессильно лежа мокрой от пота спиной на груди Маргуса.

— Теперь выдыхаем! — Ауриньш поставил Пашку на ноги, прижал его руки к груди, наклонил, почти согнув пополам.

— Еще раз! — И Пашка опять распластался, подставив рыхловатую грудь блеклому осеннему солнцу. Лицо его быстро приобретало нормальную окраску, глаза стали глядеть осмысленно.

— Ну вот, теперь хорошо, — аккуратно поставил Маргус Пашку на ноги. — У тебя бронхи не болели раньше?

— Было… — Пашка размазывал по лицу выступивший холодный пот, но дышал уже почти ровно. — Боялся, что медкомиссия зарубит…

— Тебе нужно нагрузки пока дозировать, — озабоченно проговорил Маргус, — надо командиру сказать.

— Ты что, сдурел? — вытаращился Пашка. — Не вздумай! Я втянусь, ничего…

Маргус кивнул и отошел — все такой же спокойный и невозмутимый, черт.

— Он меня как за руки поднял, как на грудь себе положил — я прямо забалдел! — делился потом Пашка. — Лапы прохладные, грудь прохладнае — такой кайф! И воздух будто сам вливается, и кашель прошел, и башка на место встала. Атасный мужик!

Хорошо, что в то время никто еще толком понятия не имел о таких вещах, как гомосексуализм — а то ведь задразнили бы бедного Пашку…