Летучие собаки - Марсель Байер Страница 48

— Это слишком далеко, Хельмут, нужно идти через все коридоры. Но ты, пожалуй, спроси господина Швегермана, как там, в гараже, он с удовольствием тебе расскажет. Слышите? Больше не стреляют. А вдруг можно погулять в саду? Хотите, узнаем у охраны, не разрешат ли поиграть на свежем воздухе?

Мы надеваем курточки. Старшие помогают младшим, пока мама разыскивает караульных. А когда возвращается, то сразу говорит:

— Ну как, готовы? Охранник считает, что пока стрелять не будут.

На улице всё совсем по-другому, мы сразу это понимаем. Раньше здесь была лужайка, а теперь глубокая песчаная яма возле вырванного с корнем дерева. Малыши устремляются прямо туда и начинают ложками и вилками ковыряться в песке. За большими корнями можно вполне укрыться от русских и гранат. Хильде теребит меня за рукав:

— Смотри, Хельга, где развалины! Мы же там несколько дней назад проходили.

— Да, и колонны снесли.

— Вон лежат, совсем разбитые.

— А как изрешетили крышу…

— Наверняка скоро обвалится.

Мама тоже видит, сколько уничтожили бомбы. Никто не решается посмотреть на наш дом, даже просто в ту сторону. Здесь кругом спрятались солдаты, которые нас защищают. Неужели эти солдаты и впрямь дети? Или мама преувеличила? Воздух неподвижный. Охранник на вышке обязательно даст знать, если почувствует опасность. Бродим среди обломков и куч мусора. Дорога непроходимая. Хайде, Хедда и Хельмут играют в салки. Какое счастье, хоть немножко подышать. И помахать руками. В тесном бункере размахивать руками не рискнешь. Хольде задирает голову:

— Смотрите, вон самолет в небе.

Хельмут останавливается. Показывает пальцем на облака:

— Точно, скоро закружит над нами. Мама, почему мы не улетим отсюда на самолете?

Здесь, под землей, господин Карнау единственный из взрослых, кто не сошел сума. Другие, правда, тоже к нам добры, но ведут себя как-то чудно. Такое чувство, будто только господин Карнау ничего не скрывает. Вот и о своих тайных шоколадных поисках сразу делится со мной:

— Хельга, можно тебя на секундочку?

Ведет меня в детскую. Что он хочет сказать?

Война закончилась? Или что-то случилось? С мамой или с папой? Но если бы так, он бы волновался. Закрывает дверь и вытаскивает из кармана шоколадку.

— Вот здорово! Где вы ее достали?

— Это большой секрет. Потому как, между нами говоря, если заметят, что в потайных запасах не хватает этой плитки, поднимется невообразимый шум.

— Вы украли?

— Стоит ли вдаваться в подробности, когда речь идет о подарке ко дню рождения Хедды?

— Нет, наверное…

— Вот видишь. Значит, больше не будем об этом. Обещай мне спрятать шоколадку так, чтобы, кроме тебя, ее никто не нашел. Ни твоя мама, ни брат, ни сестры. И пожалуйста, только в день рождения Хедды достань ее из тайника. Ни одна живая душа не должна знать о плитке. А если до пятого мая вы покинете бункер, придется оставить подарок здесь, понятно? Чтобы в дороге он ненароком не попался кому-нибудь на глаза. Обещаешь?

— Да, обещаю. Лучше всего положить…

— Нет, не говори. Никто, кроме тебя, не должен об этом знать.

Господин Карнау сдержал слово — неважно, украдена шоколадка или нет. Он отворачивается — не хочет видеть, куда я спрячу плитку. Под подушку? Нет. Малыши наверняка заметят, если опять заползут ко мне в кровать. Но тут, под матрацем, место надежное, сюда никто не заглянет. Господин Карнау еще не повернулся. Он мне очень доверяет, а значит, никому не проболтается об одной ужасной вещи, которую сказала сегодня мама.

— Господин Карнау? Здесь есть человек… с таким еще хищным именем… Гепард…

— Ты имеешь в виду господина Гебхарда?

— Да, господин Гебхард приходил вчера вечером сюда, в бункер. И он спросил маму, я очень хорошо слышала, я не подслушивала, как недавно родителей, — на этот раз говорили достаточно громко, и было все понятно, одним словом, господин Гебхард предложил маме всех нас отсюда вывезти, он думал нас спасти, думал немедленно забрать с собой из бункера, мы уехали бы с Красным Крестом, но мама… мама не ответила «да», она сказала, что мы совсем этого не хотим и нам гораздо больше нравится здесь. Но ведь это неправда, мы бы с огромной радостью отсюда уехали.

— Хельга, не надо плакать. Иди сюда. Ты наверняка ослышалась, с какой стати мама будет такое заявлять? Ведь она желает вам только добра.

— Нет, не желает.

— Не говори так, Хельга.

— Мы умрем.

— Да как это тебе в голову взбрело?

— Мы скоро умрем.

— Хельга, прекрати.

— Мама и папа собираются всех нас убить. Мама даже не хотела брать для нас ночные рубашки и прочее. Она даже не рассчитывала, что мы проживем еще одну ночь.

— Она просто растерялась, Хельга, разве она хочет отдать на смерть шестерых любимых детей? Ты и сама в это не веришь.

— Но почему она тогда себя так ведет?

— Ты же видишь, сейчас всем несладко. Но в одном уверяю тебя, Хельга: прежде чем что-нибудь случится, каждый человек здесь обязательно за вас заступится и отдаст свою жизнь.

— Точно?

— Совершенно точно. — Господин Карнау смотрит мне в глаза. И не моргает. Тому, что он говорит, можно верить. Даже если больше никто не вызовется нам помочь, господин Карнау всегда будет рядом. В дверь стучится Хильде:

— Хельга, вы здесь?

Туалет закрыт. Изнутри. Значит, кто-то там сидит. Вот так всегда: когда нужно очень срочно, туалет занят.

— Мама, это ты?

Но никто не отвечает. И стучать бесполезно.

— Долго еще?

Мама по-прежнему молчит. Наверно, ей опять нехорошо. Черт. Где здесь еще уборная? На этом этаже больше нет, но внизу наверняка есть еще одна. Должна быть, не поднимаются же они все время наверх, если им хочется. Мне остается только сойти вниз. Одной. Вообще-то это не разрешается. Но не могу же я, старшая, наделать в штаны! Мама тогда сильно рассердится, ведь ей снова придется стирать. У нас с собой не так много вещей.

На лестнице никого, только слышно, как внизу работают люди, как переговариваются в дальней комнате. Может, туалет сразу под лестницей, там вроде есть какая-то каморка. Спросить не у кого. Неважно. Если никого нет, значит, я никому не помешаю.

И правда туалет. Но воняет омерзительно. А мне уже не вытерпеть, я не могу бежать обратно наверх и ждать перед нашим. Как противно! Срочно пописать. Да тут и не засидишься — такая вонь и грязь. Воздух так насыщен мочой, что нужно задерживать дыхание. Похоже, это мужской туалет.

На кафеле каракули. Нам, детям, никогда не разрешают рисовать на стенах. Ни дома, ни здесь. Вон девочка с улыбкой на лице, очень грубо, всего несколько штрихов. Руки сложены за головой, и за длинными волосами их не видно. Голая. Огромные груди, с большими сосками. Ноги широко расставлены, а между ними черные царапины. Наверное, волосики. Что за люди малюют такие картинки?