Бомбы сброшены! - Гай Пенроуз Гибсон Страница 44

«Когда я услышал это, то перестал волноваться за вас и вашу группу. Я просто с любопытством следил за всей заварушкой».

Очень часто, инструктируя экипажи, я читал им небольшую лекцию: «Любой из вас, кто не сможет удержаться рядом со мной, будет сбит истребителем. Любой, кто отстанет, превратится в легкую добычу врага и не сможет рассчитывать на помощь. Поэтому держитесь как можно ближе ко мне. Попадание зенитки чаще всего просто случайность. Если вам не повезет, вам на голову может упасть лист шифера с крыши, или вы попадете под трамвай. Да и вообще — на войне страховые общества не работают».

Старики уже знают мою точку зрения и вызубрили все мои крылатые изречения. Когда идет обучение новичков, они прячут улыбку и думают про себя: «А может быть, он и в самом деле прав». Мою теорию подтверждает тот факт, что мы практически не имеем потерь от вражеских истребителей. Новички, разумеется, должны пройти определенную подготовку перед тем, как попасть на фронт. Иначе для своих товарищей они будут опаснее, чем для противника.

Например, через несколько дней мы совершаем вылет в тот же район. И снова нас атакует большая группа вражеских истребителей. Недавно прибывший к нам обер-лейтенант Рем бросает свой самолет в пике следом за ведущим и отрубает ему хвост своим пропеллером. К счастью, ветер несет парашюты в сторону наших траншей. Мы кружим вокруг них, пока летчики не приземляются, так как советские истребители регулярно обстреливают наших пилотов, выбросившихся с парашютами. Но, проведя пару месяцев в составе нашей группы, обер-лейтенант Рем превращается в первоклассного летчика, который может вести звено. Очень часто ему приходится замещать даже командира эскадрильи. Я невольно испытываю симпатию к тем, кто медленно учится.

Лейтенанту Швирблату повезло гораздо меньше. Он уже совершил 700 боевых вылетов и получил Рыцарский Крест. Его самолет был подбит, и Швирблат совершил вынужденную посадку сразу за нашими окопами, при этом он потерял левую ногу и несколько пальцев. И все-таки мы сражались вместе в последние месяцы войны.

* * *

Нам приходится действовать без малейшей передышки. Бои идут не только севернее Ясс, но и на востоке, где русские захватили плацдармы на берегу Днестра. Однажды во второй половине дня 3 наших самолета находились над излучиной Днестра между Кошнице и Григориополем, где нашу оборону прорвала большая группа танков Т-34. Меня сопровождают лейтенант Фикель и один обер-фельдфебель на самолетах, вооруженных бомбами. Предполагается, что нас будут ждать истребители, и когда я приближаюсь к излучине, то действительно вижу истребители, кружащие в районе цели на небольшой высоте. Будучи оптимистом, я сразу делаю вывод, что это свои. Я лечу прямо к цели, высматривая танки, но тут до меня доходит, что эти истребители вовсе не мое сопровождение, а иваны. Мы только что совершили большую глупость, разорвав строй, чтобы атаковать отдельные цели. Остальные 2 самолета не могут немедленно пристроиться ко мне и догоняют меня слишком медленно. Удача, видимо, окончательно отвернулась от нас. Иваны готовы драться, что случается с ними весьма нечасто. Машину обер-фельдфебеля быстро охватывает пламя, и она дымящимся факелом уходит на запад. Фикель сообщает по радио, что его тоже подбили, и отваливает в сторону. Пилот Лаг-5, который, судя по всему, большой мастер своего дела, садится мне на хвост. Еще несколько истребителей держатся на небольшом расстоянии за ним. Что бы я ни делал, я никак не могу стряхнуть преследователя с хвоста. Он частично выпустил закрылки, чтобы снизить скорость истребителя. Я залетаю в глубокие овраги, чтобы вынудить его держаться подальше. Может быть, опасность врезаться в землю помешает ему целиться. Однако он вцепился в меня бульдожьей хваткой, и светящиеся трассы мелькают в неприятной близости от кабины. Мой стрелок Гадерманн испуганно кричит, что нас скоро собьют. Овраг постепенно расширяется, и я закладываю крутой вираж, но Лаг по-прежнему не отвязывается. Пулемет Гадерманна заклинило. Трассы русского проходят под моим левым крылом. Гадерманн орет: «Выше!» Я отвечаю: «Не могу. Ручка и так уперлась мне в живот». Меня все больше разбирает удивление. Как этот парень на своем истребителе так ловко повторяет все мои маневры? Пот ручьями бежит у меня по лбу. Я остервенело тяну ручку управления на себя. Трассы продолжают сверкать у меня под крылом. Оглянувшись, я могу увидеть окаменевшее от напряжение лицо ивана. Остальные Лаги отстали, вероятно, ожидая, когда их товарищ собьет меня. Летать, как я, они не умеют, крутые виражи на высоте 10–15 метров выполнять тяжело. Внезапно на бруствере окопа я вижу немецких солдат. Они дико машут руками, но, видимо, плохо понимают, что происходит. Но тут раздается торжествующий вопль Гадерманна: «Лаг готов!»

Гадерманн сбил русский самолет, или у того лонжероны не выдержали перегрузок на крутых виражах на полной скорости? Меня это уже не волнует. В наушниках я слышу громкие крики русских, какофония ругательств, как полагаю. Они видели, что произошло, и для них это нечто из ряда вон выходящее. Я давно потерял лейтенанта Фикеля и сейчас возвращаюсь домой в одиночестве. Подо мной в поле лежит горящий Ju-87. Обер-фельдфебель и его стрелок целехонькие стоят рядом. Завтра они вернутся к нам. Незадолго до посадки я связываюсь по радио с Фикелем. Это уже достаточный повод, чтобы отпраздновать второй день рождения Гадерманна и Фикеля. Они тоже настаивают на празднике. На следующее утро офицер наведения авиации в этом секторе звонит мне по телефону и сообщает, что вся пехотная дивизия с огромным волнением следила за вчерашним спектаклем. Ночью была перехвачена радиограмма русских, из которой стало ясно, что погибший пилот был знаменитым советским асом, неоднократно награжденным Золотой Звездой Героя Советского Союза. Следует отдать ему должное — он был отличным летчиком.

* * *

Вскоре после этого эпизода мне дважды приходится явиться к рейхсмаршалу Герингу по двум разным причинам. В первый раз я приземляюсь в Нюрнберге и отправляюсь в его родовой замок. Когда я вошел во двор замка, то был страшно удивлен. Геринг и его личный врач, наряженные в средневековые костюмы германских охотников, стреляли из луков в ярко раскрашенные мишени. Геринг не соизволил обратить на меня никакого внимания, пока не опустошил свой колчан. Меня поразило то, что он ни разу не промахнулся. Мне остается лишь надеяться, что тщеславие не одолеет Геринга, и он не заставит меня состязаться с ним, так как плечо у меня еще не зажило до конца, и я не смогу держать лук, не говоря уже о том, чтобы стрелять из него. То, что я прибыл к главнокомандующему Люфтваффе в меховых сапогах, показывает, что состояние моего здоровья еще слишком далеко от нормы. Геринг говорит мне, что посвящает большую часть свободного времени занятиям спортом. Для него это способ поддерживать физическую форму, и врачу волей-неволей приходится присоединиться к рейхсмаршалу в этом приятном времяпровождении. После скромного ужина в узком кругу, на котором из гостей присутствует только генерал Бруно Лёрцер, я, наконец, узнаю причину, по которой меня вызвали. Геринг вручил мне Золотой знак пилота с Бриллиантами и попросил сформировать и возглавить группу, оснащенную новыми истребителями Ме-410, которые вооружены 50-мм пушками. Рейхсмаршал надеется с помощью этих самолетов справиться с четырехмоторными стратегическими бомбардировщиками союзников. Я сразу понимаю, почему он обратился именно ко мне. Недавно я был награжден Рыцарским Крестом с Дубовыми Листьями, Мечами и Бриллиантами, поэтому он решил превратить меня в пилота истребителя. Судя по всему, Геринг мыслил категориями Первой Мировой войны, когда все пилоты, награжденные орденом Pour le Merlte, были истребителями, как и он сам. Он питает слабость к истребительной авиации, что не удивительно, так как раньше он сам тоже был асом-истребителем. Поэтому Геринг пытается перевести всех лучших пилотов, в том числе и меня, в истребители. Я рассказал ему, что раньше очень хотел стать летчиком-истребителем, но ряд обстоятельств этому помешал. Однако с тех пор я приобрел ценный опыт как пилот пикирующего бомбардировщика и не собираюсь менять специальность. В конце концов мне удается убедить Геринга отказаться от этой идеи. Тогда он говорит мне, что уже получил разрешение фюрера на мое новое назначение, хотя лично ему не слишком нравится перспектива отлучения меня от пикирующих бомбардировщиков. Тем не менее, Гитлер согласился с мнением Геринга и категорически запретил мне впредь приземляться за линией фронта для спасения сбитых экипажей. Это приказ, подчеркнул рейхсмаршал. Если и будет нужно спасть экипаж, пусть впредь это делает кто-нибудь другой. Меня этот приказ сильно огорчил. До сих пор наш неписаный кодекс гласил: «Все сбитые должны быть спасены». Я полагаю, что лучше всего это делать мне самому, так как мой огромный опыт позволяет справиться с этой задачей легче, чем кому-нибудь другому. Если это вообще может быть сделано, именно мне следует заниматься спасением экипажей. Но возражать сейчас — значит попусту сотрясать воздух. В критический момент все действуют так, как диктует обстановка. Через 2 дня я возвращаюсь в Хуши и снова участвую в боевых вылетах.