Я дрался на бомбардировщике - Артем Драбкин Страница 4

— Как оценивалась эффективность работы?

— У нас были экипажи фотографов. Перед нанесением бомбового удара они сбрасывали ФОТАБ и фотографировали цель. После этого уходит и ждет, когда закончится время бомбометания полка (на полк давали примерно 12–15 минут). Тогда он заходит и фотографирует цель после бомбометания.

— Были вознаграждения за успешные боевые вылеты?

— Да. За успешные боевые вылеты платили деньги. Я уже забыл сколько. Но, по-моему, командир корабля получал 100 рублей. Боюсь соврать, но точно то, что за успешные боевые вылеты платили. Еще платили за гвардию, за полеты в сложных метеоусловиях и оклад. Я к концу войны стал командиром звена. За это тоже доплачивали.

— Отпуска предоставляли?

— Нет. Если только по болезни и после сбития.

— Как был устроен быт?

— Офицеры жили отдельно. Когда базировались в Монино, у нас была комната на четырех человек в доме, находившемся в километрах трех от аэродрома. Стрелок и радист жили в казарме для рядового и сержантского состава. Техники и механики также жили отдельно недалеко от аэродрома.

— По техническим причинам были потери самолетов?

— Была в полку странная потеря. Дело было в Чернигове в мае 1944 года. Самолеты вытащили на сухое место машиной. В сумерках начали взлетать на боевое задание. Я уже в воздухе был. Вдруг в наушниках слышу, как кричат летчику Карпенко, который взлетал после меня: «Поднимай хвост! Поднимай хвост!» Он никак не может поднять, чтобы оторвался от земли. Потом резкий набор высоты, самолет становится вертикально, клевок, перевернулся и упал. Стрелок успел в верхней точке открыть люк и вывалиться. Остался жив, а остальные погибли. Те, кто на земле, помчались на машинах к месту падения самолета. Когда он ударился о землю, хвост отломился. На руле глубины стоит струбцинка, которая законтривает рули. Поэтому летчик не мог штурвал отдать. Обвинили техника, якобы он по халатности не снял струбцинку. Но на стоянке нашли все струбцинки этого самолета. Кроме того, летчик не сядет на сиденье без того, чтобы штурвал не отдать — не залезешь ты туда, когда штурвал ровно стоит! Видимо, эту струбцинку поставили на старте… Кто поставил? До сих пор мы не знаем. В штрафной батальон техник пошел. Пробыл там два месяца, был ранен. Долго лежал в госпиталях и через пять месяцев пришел в полк. Ему предложили опять на самолет, но он отказался. Дослужил до конца войны в БАО, работал на бомбоскладе. После этого случая на некоторое время возникло недоверие к техникам. Я когда самолет осматривал, мой техник даже заплакал: «Командир, ты мне не веришь?» — «Верю». И я перестал осматривать.

— Сколько машин ходило на задание?

— Оставался на земле или командир полка, или его зам, а остальные все уходили, где-то 27–28, кто-то болен, какой-то самолет неисправен. До 30 уходило…

— Если экипаж вылетает, задача — цель такая, он не находит, запасную не нашел. Что делать?

— Сам выбирай цель. Если не мог выйти на запасную цель, убедись, что находишься на территории противника, и бомбы сбрасывай «на взрыв». Если ты на своей территории и у тебя произошла авария на самолете, и тебе нужно сбрасывать бомбы, то сбрасываешь — на «не взрыв». В ветрянки должна быть вставлена контровка.

— А были случаи трусости?

— Были. У нас капитан был Федченко. Мужик в возрасте, двое детей. До 1944 года воевал хорошо. А потом один раз выпрыгнул, потом на вынужденную сел и, видимо, сломался. Взлетает и возвращается — связи, мол, нет. А у нас если связи нет 30–40 минут, возвращайся, проверяй все — никто тебя не упрекнет. Вот он один раз вернулся, второй раз вернулся, третий раз ему показалось, что у него двигатель загорелся. Потом командир полка собрал нас, командиров кораблей, и сказал: «Товарищ капитан, почему вы так делаете?» — «Мне так кажется, я не могу, трушу я, переживаю, у меня дрожат руки, ноги». Его послали на комиссию и отстранили от летной работы. Я его встретил после войны — зам. начальника оперативного отдела.

— Были ли такие случаи, когда человек устал, не может лететь?

— Да. Был такой Мышкин. Перед вылетом командир эскадрильи говорит ему: «На тебе лица нет». — «Плохо спал». Командир подозвал врача. Тот померил пульс: «У него сердце выскакивает. Я его отстраняю от полетов». На следующее задание он полетел как ни в чем не бывало. Врач перед вылетом к каждому подходит: «Как себя чувствуешь? Нормально?» Пульс пощупает. Если чувствуешь неважно, смело заявляй, упрека не будет.

После войны я уже был командиром полка. Нам назначили вылет полком. А к одному командиру корабля приехали родные. Кто-то ему сказал, что на завтра полетов не будет, он выпил. А полеты назначили. Пришел, прошел комиссию — допущен. Ко мне подходит врач: «Стаценко не нравится мне сегодня. С большого перепоя. Плохо спал. Он переживает здорово». — «Хорошо». Я руковожу полетами. Стаценко обращается: «Разрешите запуск». — «Выруливай на исполнительный, рули по полосе и на стоянку. Потом зайди ко мне». Зашел: «Товарищ командир, я виноват, что хотите делайте со мной. Ко мне родные приехали». — «Иди к родным, и никаких разговоров». Позже собрал командиров кораблей: «Надо чтобы был честным в этом вопросе. Кто тебя гонит? Это же не боевое задание».

— А были случаи, что выпивали перед вылетом?

— Были. Дали отбой: полетов не будет. Радист подходит: «Вылета не будет, дали отбой. У вас же спирт есть, а я бутерброды принес». — «Хорошо. Наливай». Выпили по рюмке, много не пили. А тут команда на взлет… Командир эскадрильи Лобанов выпил к тому времени уже порядком. Полетел пьяный, и в воздухе его рвало — когда кислорода мало, опьянение очень тяжело переносится. Так что вот так случайно — бывало, а специально, для смелости, — нет. Ты попробуй просидеть 5–6 часов за штурвалом выпивши!

— Отравления тормозной жидкостью не было?

— У летного состава — нет: технические жидкости мы не пили — хватало спирта. Техники пили «ликер шасси». Смесь глицерина и спирта. Но не помню, чтобы были отравления.

— Были приметы, предчувствия?

— Да. Самолет с номером 13 всегда «находился на ремонте» — его в полку попросту не было.

— Где вы закончили войну?

— Война для меня закончилась в Белостоке, последний вылет я делал на военно-морскую базу Сва-немюнде 5 мая. Мы заходили на цель с Балтийского моря. У нас был очень хороший командир эскадрильи старший лейтенант Щеглов Вася. Только свадьбу сыграли. Он женился на официантке — молодой, симпатичной девочке. Мы шли боевым порядком, естественно, не видя друг друга. Вдруг на глазах у всех мощный взрыв в воздухе и зарево, то есть снаряд попал на бомболюк, вызвав детонацию бомб. Все со слезами на глазах думают — это наш. Пока домой не прилетели, не знали кто. Когда уже сели: «Кто? Кто?»… Щеглов… Вот так погиб в последнем вылете. Обидно было. Потом жизнь пошла…