Сыграй еще раз, Сэм - Майкл Уолш Страница 39

— Вы что, не понимаете, Рики? — сказал Рено. — Это же безумие. Даже если бомба сработает, даже если она и вправду убьет Гейдриха — а на этот счет у меня есть сомнения, — последствия будут кошмарны для всех, кто уцелеет. А я определенно включаю себя в их число.

Рено расхаживал по номеру в «Браунс». Сэм играл в «Мортоне». Рик сидел в мягком кресле.

— Бросить бомбу в машину, когда он выедет из Старого города и поедет через Карлов мост! Это абсурд! Вероятность, что все получится, — один к ста, а может, и к тысяче. А как уходить исполнителю? Как он вообще к цели приблизится? А если бомба не взорвется?

— Потому и нужна остальная группа, — напомнил капитану Рик. — Потому у них и будут пистолеты. — Он усмехнулся. — Потому им, может, даже представится случай пустить их в ход.

Рено не поддавался:

— Да будто у них есть шанс против охраны Гейдриха.

Рик выпустил колечко дыма.

— По правде говоря, я не думаю, что Виктора Ласло так уж заботит, выберется ли он из Праги живым. Лишь бы Гейдрих не выбрался.

— Тогда зачем едете вы?

— Затем, что меня это развлекает. Затем, что мне нравятся безнадежные случаи. Затем, что мне больше некуда ехать и нечем заняться. Затем, что пора встать и идти в бой, а не отсиживаться в стороне.

— В бой за нее, вы имеете в виду, — сказал Рено. — За Ильзу Лунд. Или есть еще что-то?

— Еще много чего есть.

Рено посмотрел на друга.

— Рики, тогда, в Касабланке я спросил вас, почему вы не можете вернуться в Америку. Вы ответили весьма уклончиво.

— Я сказал правду, Луи.

— Если не хотите говорить…

— Не могу.

— …или не можете, тогда ладно. Но позвольте спросить вот что: зачем после отъезда из Нью-Йорка все эти годы, в Эфиопии и в Испании, вы сражались за побежденных? Ясно, что такой искушенный человек, как вы, должен был понимать, что ни у жалкой горстки эфиопов, ни у плохо вооруженных республиканцев нет ни шанса.

— Может, я люблю трудности.

— Да?

— Мне что, схему вам начертить?

Рик подавил желание разозлиться: Рено не виноват, что любопытствует. Черт побери, да он и сам бы любопытствовал, если бы не знал ответ.

— Я хотел, чтобы меня убили. — Рик пожал плечами. — Не получилось.

— Это вообще-то ничего не объясняет, — сказал Рено.

— Ладно, — сказал Рик. — Скажем так: когда-то давно я сделал кое-что такое, чем не горжусь. Я сделал ошибку — черт побери, целую кучу ошибок — и не успел я понять, на что налетел, толпа людей, которых я любил, были мертвы, и все по моей вине. Я лишился всего. И до сих пор расплачиваюсь.

Оба минуту помолчали. Обоим нелегко давались признания.

— Что еще вас беспокоит? — вдруг спросил Рик. — Вы мнетесь, как кошка на горячей плите. Только не говорите, что вас покинуло мужество.

Рено опустился в кресло напротив Рика.

— Даже не знаю, как сказать… — начал он.

Рик поднял глаза. Так непохоже на Рено — говорить без насмешки.

— Лучше по-английски. Вы знаете, как ужасен мой французский.

— Я серьезно, Рики, — сказал Рено. — У нас во Франции есть выражение: Albion perfide. Вероломный Альбион. Предательская Англия.

— Наверное, надо было вам остаться в Касабланке, — заметил Рик.

Рено поднялся и выпрямился во весь рост. Небольшой рост, но не беда.

— Я говорю о том, — сердито сказал он, — что вся эта операция отчего-то воняет до небес. Я кое-что понимаю в подставах…

— Я тоже, — напомнил ему Рик.

— …и чую их за версту. На что британцам сдался Рейнхард Гейдрих? Зачем они так стараются убить одного незаметного фашиста, когда есть фашисты и поизвестнее, чьи смерти гораздо быстрее приблизят конец войны? Зачем финансируют Виктора Ласло и его подручных? Почему не хотят оставить свои отпечатки на ноже?