Летучие собаки - Марсель Байер Страница 38

Когда папа обманывает, он не торопится, он точно знает, как всё обставить, если надо солгать или увильнуть от ответа. Едва речь зашла о том, действительно ли между ним и певицей что-то есть, папа и бровью не повел, не отвернулся, даже виду не подал, что ему неприятно, не сделал паузу, а сразу выпалил: «Нет». Словно совсем не раздумывал, сказать правду или схитрить, словно не существовало двух вариантов ответа.

Вообще папа мастер обманывать. По маме легче заметить, когда она говорит неправду: она начинает тараторить, чтобы поскорее отделаться, или, напустив на себя рассеянность, отвечает небрежно, словно речь идет о пустяках. Но все равно видно — вопрос неприятный и отвечать ей неприятно.

Взрослые считают, будто ребенок не может пошевелить мозгами и составить представление об истинном положении вещей. Они почему-то убеждены, что каждый вопрос дети задают только один раз и если получают ответ, то вполне им довольствуются. Им не приходит в голову, что есть и другие источники информации, что я слышу, о чем взрослые разговаривают между собой, и всё вижу.

Взрослые смотрят на тебя, и глаза их улыбаются. Но что значат глаза! Ведь и по голосу ясно, когда они врут: по легкому, совершенно особенному оттенку дыхания. С некоторых пор я безошибочно узнаю, когда папа врет, чую, даже если он сосет много таблеток, избавляясь от предательского дыхания, даже если по нескольку раз в день сильно-пресильно душится.

Во вторник, двадцать четвертого апреля, разражается катастрофа: пациент наотрез отказывается от шоколадных блюд, как бы ни были они приготовлены, от всех молочных продуктов, даже от выпечки, — подавай ему шоколад в чистом виде, только сливочный, и никаких компромиссов. Тот отборный шоколад, который медленно тает во рту, который не надо жевать, не надо сосать или размалывать языком: растворяясь сам собой, он растекается во рту и покрывает зубы и нёбо тонким слоем нежной глазури из сливочного какао. Категорически отвергается даже слоеное ореховое тесто. Штумпфекер, обстоятельно осмотрев язык и нёбо пациента, констатирует нервное раздражение вкусовых сосочков. Каждый чувствует: теперь спасения нет. Это начало конца.

После многочисленных записей, где уже ничего не слышно, после стольких загубленных пластинок, на которых игла выгравировала едва заметные дорожки, мы неожиданно, в тот же день, становимся свидетелями небывалого по своей громкости заседания. Расшатанные нервы, видимо в свете сложившейся щекотливой ситуации с шоколадом, приводят к одному из пресловутых припадков бешенства, позволяющих всякий раз легко записать целую серию пластинок. Волнение пациента непосредственно выражается в криках, диких нечленораздельных звуках. Мы собираемся для записи, по знаку Штумпфекера я незаметно включаю аппаратуру.

Потом идем в его кабинет провести контрольное прослушивание — безупречная, кристально чистая запись, с единственным недостатком — голос то усиливается, то ослабевает, так как, перемещаясь по комнате, пациент то и дело удаляется из зоны приема микрофонов. «Предали, все до одного… окружен одними предателями…» Обрывки фраз, в последние дни они законсервированы уже на многих пластинках.

С некоторых пор Штумпфекер следит только за аккуратным распределением запасов морфия, он больше не в ответе за физическое и душевное состояние своего подопечного и ломает голову исключительно над тем, как бы его умертвить. Разумеется, все держится в тайне; в первую очередь ставка делается на личную охрану, которая, совершив покушение, устранила бы пациента и тем самым решила бы проблему. Не исключалась и возможность апоплексического удара. О естественной смерти вследствие неправильного питания и крайней нервозности нечего и думать, так как пациент крайне вынослив физически.

Исходя из всего этого, в ночь на двадцать девятое апреля Штумпфекер успешно испытал на овчарке пациента один из возможных способов умерщвления путем наружного вмешательства. Сначала подмешал в пищу животного цианистый калий: яд из ампулы по каплям добавил в кашу. Но по необъяснимым причинам сука отказалась от пищи и попятилась от миски. Пришлось заманить ее в туалет охраны, силой открыть пасть и вылить на язык содержимое раздавленной щипцами ампулы, вследствие чего через несколько мгновений наступила смерть.

Однако подобный способ отравления следует брать в расчет, только заручившись согласием самого пациента: нельзя же просто открыть ему рот и заставить проглотить ампулу а консистенция принимаемой им пищи не позволяет подмешать в нее цианистый калий.

Пациент с испачканным ртом диктует свое завещание, при этом он беспрестанно листает словари в поисках нужных слов и более точных формулировок. Не найдя сразу чего-то подходящего, швыряет книгу через всю комнату и хватает другую. Во время диктовки он лежит на диване и заталкивает в рот плитку за плиткой. К большой досаде стенографистки, тычет шоколадными пальцами в требующие правки места, из-за чего на бумаге выступают жирные отпечатки — полупрозрачные пятна на последних словах, которые потом перепечатываются на особой машинке с увеличенными в три раза литерами и подписываются завещателем. Буквы смазаны, так как у пишущей машинки повреждена направляющая и каретка не может двигаться плавно справа налево. Вдобавок из-за неудовлетворительного качества красящей ленты на бумаге остаются тени и черные волокна. Перо царапает последний листок и выводит подпись пациента, не столь аккуратную, как обычно, — объясняется это, вероятно, не только волнением, но еще и тем, что жирная от шоколада ручка скользит в пальцах.

Между тем водителю пациента поручено собирать и ставить на место разбросанные повсюду словари. Прежде чем определить их на полку, он расправляет бесчисленные загнутые углы страниц, на которых пациент нашел особо интересные понятия и толкования. На водителя же возложена задача устранения протечек — вода постепенно проникает с лестницы в помещения на нижних этажах и уже так основательно пропитала ковры, что каждый шаг в комнате сопровождается звучным чавканьем. Но все напрасно: в бункере нет самой обыкновенной замазки, чтобы залатать трещины в водопроводе и бетонных стенах, образовавшиеся от постоянных взрывов, гремящих уже где-то поблизости.

С позапрошлой ночи мы ведем записи каждый час. Звонок Штумпфекера. А ведь положенных шестидесяти минут с начала моей смены еще не прошло. Здесь, под землей, чувство времени напрочь теряется. Какое сегодня число? Понедельник. 30 апреля. В коридоре на всю мощь играет патефон. Большая часть персонала собралась на танцы прямо перед моей дверью, там, где обычно едят. Эсэсовцы, люди из охранного подразделения и обслуга сидят на скамейках и болтают ногами. Один из службы безопасности расстегивает пуговицы пиджака, ослабляет галстук и, отвесив поклон, приглашает на танец повариху. Та протягивает руку, пара продвигается вдоль стоящих у стенки столов и стульев на середину и оттуда начинает воодушевленно прочесывать танцплощадку из одного конца в другой.

Штумпфекер подкарауливает меня внизу, еще на подступах к помещениям:

— Всё, Карнау, теперь никаких записей делать не придется. Оратор угас. Он больше не может говорить. Но это уже неважно. Заберите свои вещи из кабинета и перенесите матрицы наверх. В будущем этот голос будет звучать только на ваших пластинках, поэтому обращайтесь с ними в высшей степени бережно и безопасности ради немедля сделайте копии.