Сожженные дотла. Смерть приходит с небес - Герт Ледиг Страница 36

Капитан посмотрел на него непонимающим взглядом. Лишь постепенно сказанное дошло до его ума:

— Это невозможно! Вы же говорили… Ваше честное слово!

Он был поражен и слишком внезапно обманут в возникшем уже у него чувстве защищенности. В бараках, окруженных колючей проволокой… Ни снарядов… Ни страха смерти… Покой. Все это было стерто одним махом.

— Оставьте меня здесь, — попросил он. — Это бессмысленно. Поймите меня правильно…

Его бормотание было встречено стальным взором.

— Я мог бы позаботиться о ваших раненых… Определенно, определенно… — он говорил как ребенок, еще не научившийся врать.

Тем временем блиндаж опустел. Как будто чувствуя свою ненужность, сальные свечи начали гаснуть. Один за другим язычки пламени исчезали в лужицах растопленного жира. Горел лишь один, указывающий путь к смерти. На нарах еще один остов человека. Его дыхание было тяжелым, но регулярным, как часы. Но он не шевелился. Его забыли. Так же как и шаткий стол, пустые консервные банки, обкусанную корку хлеба, грязный мармелад, обрывки бумаги и поломанное оружие.

— Идем! — приказал лейтенант.

Капитан встал из-за стола.

— А он? — указал капитан на тяжело дышавшего.

Лейтенант ничего не ответил. Они вышли в проход. Лейтенант шел сразу позади пленного. Они откинули брезент в сторону и вышли в траншею. Яркое солнце ослепило их словно молния.

— Стой! — приказал лейтенант.

Капитан замер. Ему показалось, что ствол пистолета коснулся его спины. Испугавшись, он обернулся. В руках лейтенанта была противотанковая граната. Он дернул кольцо.

— Нет! — пронзительно вскрикнул немец.

Лейтенант удивленно взглянул на него. В руках у него была готовая к бою граната.

— Вы не сделаете этого! — донеслось до его слуха.

Он нерешительно посмотрел на руку и бросил гранату за бруствер, где она и взорвалась. Он должен был бросить ее в блиндаж. Но не получилось. Он не желает быть зверем.

— Оставайтесь здесь, — сказал лейтенант и показал на блиндаж: — Марш внутрь! Давай, давай! — закричал он и пошел, почти с облегчением, вдоль окопа. Они удалялись друг от друга, две точки на бесконечной серой плоскости.

Русские уходили четкими редкими шагами, какими идут на казнь.

Над окопами, занятыми русскими, в небо взвилась красная ракета. Зеленые каски, коричневые силуэты, выскочили из траншей. Унтер-офицер рывком поднес к губам свисток. Отовсюду слышался шум. Выстрелы со всех сторон.

— Подпустить ближе! — крикнул унтер-офицер.

Огонь прекратился. Лишь один русский пулемет продолжал стрелять через нейтральную полосу. Потом замолчал и он. Майор положил карабин на бруствер. Унтер-офицер вставил в пистолет последнюю обойму. Они прислонились к стенке окопа рядом друг от друга.

Впереди русских бежал офицер. С поднятой рукой, как будто указывал своим людям дорогу. За ним шли, спотыкаясь, солдаты с носилками. Они приближались. Но из окопов еще не прогремел ни один выстрел. Чувствуя себя неуверенно в наступившей тишине, они двигались за офицером. Потом неожиданно повернули направо. Офицер продолжал бежать дальше, а его люди отвернули в сторону незанятой равнины.

— Они ему не подчиняются! — крикнул унтер-офицер.

Волна противника превратилась в растянувшуюся на местности колонну, пытающуюся найти путь через незанятые позиции. Впереди, пригнувшись, шли стрелки, повернув лица к окопам. Расчет станкового пулемета тянул за собой станок. В конце шли носильщики. Они спотыкались, падали, поднимались снова. Раненых болтало в разные стороны.

В атаку шел один только офицер, не глядя назад.

— Не стрелять! — приказал майор.

— Не стрелять! — пронеслось по окопам.

Они смотрели на колонну людей, ковылявших по равнине, бегущего офицера. Картина прояснилась, когда остальные постепенно превратились вдали в мелкие коричневые силуэты. Но теперь они различали хорошо стальной шлем, вороненый диск автомата и, наконец, перекошенное лицо. Он бежал к лисьей норе. К тому месту, где он должен был ворваться в траншею, поспешили два сапера. Он выскочил прямо у бруствера. Огромный. Широченная грудь. Чужой, словно из другого мира. С поднятыми руками он прыгнул в траншею. Глухие удары приклада. Хрип. Потом — тишина. Вдали еще некоторое время виднелась призрачная колонна. Потом она исчезла на покрытой кратерами равнине.

Унтер-офицер и майор посмотрели друг на друга.

— Что это было?

— Чудо, — ответил майор.

Они все еще не могли этого понять.

— Мы можем отходить, — наконец выдавил из себя унтер-офицер.

— Мы можем отходить!

Он схватил майора за руку и стал ее трясти. Смеясь, они хлопали друг друга по плечам. Их серые лица, их мертвые глаза начали оживать. Они бормотали, как пьяные. Карабин с ремнем, привязанным к спусковому крючку, соскользнул с бруствера. Позади них, в траншеях, голоса тоже стали громче. Из глаза майора по щеке, словно ручей по иссохшейся почве, пробежала слеза. Люди, облепленные грязью, кинулись друг к другу, окружили майора. Одна сигарета переходила из рук в руки. Еще вокруг лежали убитые, еще форма впитывала трупный запах. Но они, кажется, забыли, что за колючей проволокой стояли танки. Что от настоящей линии фронта их отделяет долгий путь. Лабиринт ходов сообщения, тропа через кустарник, выжженная высота. В низине — заболоченный лес. И где-то в непролазном кустарнике — враг…

Майор думал о пути к отступлению. Он шел по траншее. И только сейчас увидел, где он находится. И осознал это. Только что, в удушающих объятиях страха, траншея была лишь невзрачной, опустошаемой длинной ямой, прорытой в земле. Узким убежищем, наполненным грязью, кровью и телами людей. Когда в тылу оказались пустые траншеи, вернулась ясность. Стали видны подробности. Не только прорезь и мушка. Вот куча стреляных гильз. Шарики со шнурками от запалов ручных гранат, белые, как нафталин. Изуродованный станок пулемета. Стальной шлем с зияющей пробоиной. Человеческая ступня без ноги, обнаженная, восковая, словно с витрины педикюрного салона. Еще шаг, и перед вами свешивается с бруствера голова с заплывшими веками, как на карнавальной маске монгола. Раздутый баллон высокого давления от огнемета. На повороте — окоченевшая рука, которую, чтобы пройти, надо согнуть, а она тут же, словно турникет, возвращается в исходное положение. Пружинящая почва. Бесшумные шаги по телам, присыпанным лишь тонким слоем земли. Запутанный моток телефонного кабеля. Мертвец, прислонившийся к земле, словно распятый. Лишь мошкары больше не видел майор. Ее голубоватый рой висел в воздухе и тянулся за майором по траншее, как будто за куском падали, которым он питался. И вот раненые. Они на четвереньках выползают из лисьей норы. Заикающаяся речь. Пропитавшиеся кровью повязки. Глаза без блеска. Умоляющие жесты. Он должен их заверить, что их не бросят. Он им пообещал, что прикажет изготовить носилки. Он посмотрел на тяжело раненного русского капитана и понял, что не должен им говорить правду. О том, что и здоровые вряд ли дойдут до линии фронта. О том, что носильщики в случае опасности бросят носилки в болото. Он пробуждал надежды, которые не мог выполнить. Он лгал. Может быть, из сострадания, может быть, из трусости…