Сожженные дотла. Смерть приходит с небес - Герт Ледиг Страница 33

У лейтенанта возникло неприятное чувство. Наконец он понял, почему самолет не хотел далеко залетать за линию фронта.

Со стороны Эмги послышалось тихое нарастающее гудение. Потом он различил на небе темные точки. Давление воздуха усилилось. Его люди за полосой болот начали дрожать. Беспомощные танки пришли в движение. Красноармейцы стали разбегаться в разные стороны, как тараканы. А потом Трупиков услышал выстрелы зениток, глухие разрывы снарядов которых оставляли в небе облачка. Эскадрилья развернула строй. Самолеты летели друг за другом по идеально прямой линии.

Разведчик держался в стороне, как будто он был ни при чем. До тех пор, пока из его серебристого тела не вылетел рой ракет. Ракеты веером опускались на участок позади болота. Лейтенант Трупиков почувствовал стыд от облегчения, которое он испытал. Теперь он знал цели атаки. Ни одна из ракет не отклонилась в сторону его позиций. Точно как ястреб, первая машина начала пикировать на полосу болот, пролетая мимо облачков от разрывов зенитных снарядов. Прямо перед линией его окопов она выйдет из пике. Ужасный вой сирены пронизал воздух. Трупиков был беспомощен перед атакой самолетов. Парализованный страхом, он смотрел, как выступающая кабина с распластанными крыльями несется на него. Он видел, как бомба отделилась от корпуса пикирующего бомбардировщика и продолжала лететь в направлении его полета. Теперь бомба ввергла его в панический ужас. Было необъяснимо, что она пролетела над его окопами и не попала в немцев, а угодила именно туда, куда приземлились ракеты, — в болото. Содрогнулись воздух и земля, полил дождь из болотной жижи, поднялись клубы дыма. Раздалась пулеметная очередь, и вместе с ней до лейтенанта долетела ударная волна — невидимый кулак впечатал его в землю. Снова раздался вой. Снова приближалась оскаленная морда. Визг сирены разрывал нервы. Самолет за самолетом сваливались в пике, бросали бомбы. Казалось, что за болотом кипит земля. Орудийный лафет летел по воздуху, как ковер-самолет. Башня танка парила, словно ее через кустарник нес ветер. Потом ее почти осторожно поставило на землю.

Людей в этом аду лейтенант не видел. Казалось, что они исчезли в земляных фонтанах. Однако танки и все, кто еще остался в живых за болотами, не хотели погибать просто так. Со всех сторон открыли огонь счетверенные пулеметы. Град пуль ударил навстречу завывающим самолетам. Пулеметы с танков отвечали на пулеметные очереди с самолетов. Разыгрывался жуткий спектакль, за которым неотрывно следили и немцы со своих позиций. Лейтенант Трупиков плакал от бешенства, когда на его глазах взлетел на воздух танковый батальон, а вместе с ним и надежда на поддержку. Он уткнул лицо в землю. Из этого состояния его вывел мощный взрыв. С языками пламени в воздух поднималось грибовидное облако дыма. Комья сырой земли шлепнулись в окоп. Счетверенные пулеметы подбили пикировавший самолет, последний в эскадрилье.

Пулеметные очереди смолкли. Зенитки продолжали еще некоторое время стрелять по улетавшим пикировщикам. Потом затихли и они. Наступила давящая тишина. Перед ним на склоне — полузасыпанная траншея, занятая немцами. На нейтральной полосе торчало алюминиевое крыло высотой с дом, похожее издали на памятник За ним и за полосой болот тянулся вулканический ландшафт. От земли поднимался пар. Черный дым от горящей солярки кружился вокруг изуродованных остовов танков. То там, то здесь виднелись орудийные стволы, беспомощно вздымавшиеся к небу или уткнувшиеся в землю. Кустарник горел, как снопы соломы, а между кратерами воронок бесцельно бродили люди. Нет. Оттуда уже ждать было нечего. Лейтенант снова посмотрел на запад. За ним — высота. Печальный холм со стальным скелетом и остовами двух подорванных танков. Вот и нет больше победоносного штурмового батальона. Поставленная цель не достигнута. Планы, сроки, графики, приказы — все напрасно. Единственный властитель высоты — смерть. Немцы и он, лейтенант Трупиков, — два затерявшихся отряда, которые она пока не нашла. Можно, как это делают купцы, совершить меновую сделку.

Лейтенант кинулся обратно в окопы. На убитых, чьи вытянутые руки стучали по голенищам его сапог, он не обращал никакого внимания. Его мучил единственный вопрос: как ему и его людям вернуться назад? По открытой местности? Ведь немецкий пулемет всех их покосит. Оставался единственный путь — сквозь немцев. Из-за их раненых он должен был отдать приказ на ближний бой.

Над воронкой, где он укрылся, пролетели первые пули. Вдалеке тоже возобновилась стрельба. В нерешительности он остановился у входа в блиндаж. Мимо него пронесли красноармейца. Одного из тех детей, которые из школы попали сразу в батальон. Одна из его ног чертила по стене окопа. На лице — застыло удивление, какое бывает у тех, кто умер мгновенно, без боли. Лейтенант видел, что один носильщик держал убитого только за одну руку, а другой — за одну ногу. Они дергали тело в разные стороны. Потом бросили его на бруствер. Вот он лежит теперь над стеной окопа, лицо повернуто в сторону немцев. Рядом с убитым в землю ударила пуля. Вторая попала в каску, она со звоном упала в окоп. Когда следующая пуля ударила парнишке в голову, лейтенант задался вопросом, зачем немцы это делают. Ему стало жутко. Лица у убитого больше не было. Пули били в тело, как в мишень на стрельбище.

— Пять, шесть, семь… — считал он неосознанно.

Он схватил винтовку, лежавшую на бруствере. Их тут было достаточно. Осторожно высунул винтовку в амбразуру. Облачка дыма от выстрелов взлетали один за другим. Блеск металла в закатном солнце — это должна была быть винтовка стреляющего. Светлое пятно за ним — это его лицо, подумал лейтенант. Он тщательно прицелился. Но пуля попала рядом со стрелком во что-то зеленое. «Бессмысленно, — подумал он, — нет никакого смысла вести с ними переговоры. Это — звери. Их надо убивать, иначе они убьют тебя. Другого выбора нет».

В том виде, каком он выбрался из болота, майор прислонился к стене окопа. Босой, с оторванными погонами, руки и лицо перепачканы землей и кровью, в кителе зияет прореха. Он сжимал цевье карабина в готовности к стрельбе, как только его воспаленные глаза находили цель, чтобы бороться, драться, убивать. Ему досаждало только одно — комары. Мириады комаров клубились в окопах. Серые облачка мелких тел, тончайших хоботков, ненасытных к крови. Против этой пытки он был беззащитен. Они ползали по его шее, летели в лицо, забирались в рукава, сидели на голых ногах. Никакого спасения от них не было. Они садились на его кожу. Хоботки окрашивались в темный цвет. Они сосали кровь до тех пор, пока его ладонь не колотила по ним и не давила раздувшиеся от высосанной крови тела. Они платили своей жизнью за несколько мгновений наслаждения. А ему оставался зуд и боль. Прыщи укусов сливались в отеки. Опухоль на шее нависала над воротником как баранка. Руки и ноги распухли. Это было гораздо хуже, чем лежать под артиллерийским налетом, который, по крайней мере, ненадолго разгонял ненавистных москитов. Укусы на руках майор зализывал языком. С шеей и ногами сделать он ничего не мог.

Он хотел спрятаться в блиндаж. А он был как раз здесь рядом. В том виде, который только себе может представить больной мозг. Но хуже, чем запах разложения, безнадежность, грязь, зуд, комары, были его люди. Они приняли его как сумасшедшие, которым в состоянии полной обреченности вдруг показывают пути выхода к человеческой жизни. Однако вскоре его присутствие начало отравлять им воздух. То, чего не удалось танковым пушкам и пулеметным очередям, получилось у него. Управление ослабло. Люди прекословили его приказам. Они смотрели на него с недоверием, как будто он собирался их хоронить. Не помогло и то, что он опять передал командование унтер-офицерам. Ненависть росла. Теперь он уже их боялся. По крайней мере, у него возникло неопределенное чувство. Жизнь уже была для него ничем, жизнь, с которой он уже хотел расстаться ради них, вдруг снова начала ему нравиться.