Солдат по кличке Рекс - Борис Сопельняк Страница 33

«Вот вызовет меня командир полка, — с грустью думал Маралов, — и скажет: «Плохо воюете, товарищ Маралов, очень плохо. Вы тут намекали насчет орденов, а вас надо в штрафбат. Да-да, именно в штрафбат! Потерять почти весь батальон! Ведь это же тридцать семь танков, сто сорок восемь прекрасных парней! А то, что немцев было больше, вовсе не оправдание. Надеюсь, не забыли так любимое вами суворовское изречение: побеждают не числом, а умением!»

Вы правы, товарищ комполка, абсолютно правы. И я хорошо понимаю, что вы хотите сказать. В том, что погибло столько прекрасных танкистов, моей прямой вины нет, но все же не могу отделаться от мысли, что мог их сберечь, мог спасти. Ведь я же цел! Ведь не заговоренный же я от пули. А не брала не то что пуля — снарядам «тигров» и то не по зубам. Значит, тут что-то другое… Может быть, я чувствовал, куда полетит снаряд, и вовремя отворачивал танк в сторону? Тогда этому надо было научить весь батальон. А я не научил. И вот горят ребята вместе с танками, горят на моих глазах, а я ничем не могу помочь. Жуткая это картина, когда полыхают танки и выскочившие из них люди. Еще страшнее, когда в танке начинают взрываться боеприпасы. Чудовищная сила распирает машину изнутри, броня вздувается пузырями, лопается, рвется на части. Броня! А что же люди?!

До войны я, между прочим, работал на Челябинском тракторном и был тихим инженером-конструктором, погруженным в проблемы прочности корпуса и облегчения его веса. Не поверите, все вечера — за кульманом, даже жениться не успел. Так-то вот… А теперь весь начинен ненавистью! И не в роже моей дело, мщу я не за сгоревший нос и спаленные уши, а за товарищей и израненную землю. Хитрости и изворотливости во мне тоже до чертовой матери. Не поверите, но я наперед знаю, какую лощину проскочить, а где спрятаться, когда стрелять с ходу, а когда притормозить. Я даже успеваю чуть-чуть отвернуть, если стреляют в лоб, — и снаряд рикошетом отлетает в сторону. Оказывается, на войне и этому можно научиться», — закончил Маралов воображаемый разговор с командиром полка.

Тем временем танкисты выбрались из-под «тигра», стянули прожженные комбинезоны и грелись на солнышке. Маралов тоже полез наружу. И вдруг его рука наткнулась на что-то круглое! И теплое! Маралов стряхнул с этого круглого землю — и в ужасе отпрянул: голова! Оторванная голова. Но почему теплая? Осторожно разгреб землю — шея! И плечи!

— Эй! — каким-то свистящим шепотом позвал он. — Ко мне!

Когда танкисты увидели командира, то не на шутку испугались: всегда лилово-красное лицо капитана стало совершенно белым.

— К-кажется, человек, — сказал он. — А м-может, половина.

Танкисты бросились в воронку. Заскорузлыми ладонями разгребали землю, выносили ее шлемами — и вот из курского чернозема на свет начал появляться человек: сперва плечи, потом руки, живот, ноги. Он был совершенно голый. Вытащили на солнце. Присмотрелись — дышит. Но кто он, немец или наш? Хотя что делать нашему под «тигром»? Ясное дело, немец, выскочивший из подбитого танка.

— Сейчас узнаем, — сказал кто-то и плеснул незнакомцу в рот из фляжки.

Человек закашлялся, захрипел и вдруг забористо выругался.

— Наш! — обрадовались танкисты и брызнули на лицо из другой фляжки, где была вода.

И тут к нему бросился Маралов.

— Еще воды. Лей! — крикнул он. — Еще!

Из-под размазанной земли, из-под черной жижи проступали хорошо знакомые черты. Маралов сорвал с себя рубаху и бережно вытер высокий лоб, чуть приплюснутый нос, крепкий подбородок…

— Громов! — ахнул он. — Дружище Громов! Витька! Я же говорил, что на войне тесно. Братцы, это же капитан Громов, мой лучший друг! Это такой парень!

У Маралова не было ресниц, да и веки наполовину сгорели, поэтому он не мог сморгнуть слезы радости, которые даже не пытался скрыть: он просто размазывал их по лицу и без конца тискал и трогал Громова, будто желая убедиться, действительно ли он жив. А тут и Виктор пришел в себя. Он узнал Маралова, пытался что-то сказать, но язык не слушался. Маралов суетился, бегал туда-сюда, смеялся, приглашая всех убедиться, что Громов жив. И вдруг он как-то сразу стал серьезным и собранным: в нем проснулся командир.

— В таком виде капитана в медсанбат везти нельзя. Надо одеть. Рубаха подойдет моя… А штаны? Штанов нет, у всех комбинезоны. Что делать? А вот что. Ефрейтор Галкин, снимайте кальсоны.

— Дык вроде как-то…

— Снимай, тебе говорят! — повысил голос Маралов. — У тебя комбинезон, а человеку срам прикрыть нечем.

— Дык я что, я пожалуйста, — путаясь в лямках, начал раздеваться ефрейтор.

Когда пришла машина с горючим и грузовик с боеприпасами, Маралов приказал прямым ходом везти Громова в медсанбат. Машина уже тронулась, как вдруг Маралов рванул планшет, достал лист бумаги, написал, где, когда и как нашел капитана Громова, и бинтом привязал записку к руке.

— Не помешает, — сказал он на прощание. — А то пока промычит, что да как, не за того примут.

Полсуток, которые были отпущены Маше, неожиданно растянулись. Шальной снаряд разорвался недалеко от операционной палатки, и осколком серьезно ранило хирургическую сестру. Работать без помощницы Васильев не мог. Позвонил в медсанупр: обещали прислать дня через три, не раньше. Но раненые не ждут, их надежды на жизнь исчисляются не сутками, а минутами. И тогда Васильев обратился к Маше.

— Другого выхода просто нет, — сказал он. — Сработаемся. Тем более однажды мы уже делали совместную операцию.

Маша вскинула брови.

— Забыла? В блиндаже у Виктора. Помнишь, как оперировали Рекса?

— Так то собаку. Боюсь я, Коля. Вдруг что не так?! Люди же на столе.

— Ничего. Я буду рядом.

Так Маша стала хирургической сестрой. К крови она давно привыкла, человеческих страданий насмотрелась, так что дело было за малым: изучить инструментарий, вовремя подавать зажим или скальпель, а если требовалось, придерживать края раны, пока в глубине ее работал хирург.

Медперсонала не хватало, поэтому Маше приходилось помогать и в сортировке раненых. Вот и сейчас с передовой привезли новую партию кое-как перебинтованных бойцов. Маша шла следом за Васильевым и записывала, кого немедленно на стол, с кем повременить, кого в перевязочную… Рядом крутился быстро набравший форму Рекс. Внешне он стал той могучей овчаркой, какой был раньше, но в поведении многое изменилось: он позволял себя гладить, бежал к каждому, кто подзывал, и, что совсем никуда не годится, брал из чужих рук еду. Рекс охотно протягивал лапу, подавал голос, ложился, вставал, полз. И вдруг Рекса будто током пронзило! Он бежал к кому-то из раненых, чтобы дать лапу, но когда тот протянул руку, Рекс так злобно гавкнул, что раненый шарахнулся за дерево.

Рекс обеспокоенно крутил головой. Что это? Что за запах? Откуда? Не может быть! Маша хотела было прикрикнуть на Рекса, но с первого взгляда поняла: с ним творится что-то неладное.

«Может, кошку чует, — подумала она. — Хотя откуда здесь кошки?»