Чистилище Сталинграда. Штрафники, снайперы, спецназ - Владимир Першанин Страница 32

Маневич вздохнул, надел портупею и, подтянув сапоги, пошел в казарму. Уголовники не спали, в воздухе стоял запах перегара, висел махорочный дым. Лейтенант знал, люди будут тайком пить, никого не отучишь от курения в казарме. Но оживление и шум после отбоя неприятно задели взводного.

– Персюков, а ну, спать.

– Не хочется…

– Сержант Луговой, почему не следите за порядком?

Раздался смешок. Танкист оторвался от своих мрачных мыслей и, привычно играя дурака, рявкнул сквозь густые усы:

– Отбой, семь секунд! Время пошло.

– Пошло время, – пел Кутузов.

Маневичу очень не понравилось, что новый сержант трется возле уголовников. Он решил поговорить об этом позже, терпеливо дожидаясь, пока все улягутся, и двинулся проверять посты.

Катя, полураздетая и возбужденная, вздрагивала от прикосновений пальцев. Она сидела с Борисом в летней кухне, одурела от бесконечных поцелуев и не знала, что делать дальше.

Катя принимала решения легко и без оглядки. Она уговорила брата пойти с ней и вызвать Бориса скорее из каприза, чем увлеченности. Сержант произвел на нее впечатление своим независимым поведением. Он не пытался за ней ухаживать, к чему красивая девушка уже привыкла и откровенно капризничала. Катя сразу поняла, Борис не на шутку увлекся ею. Может, влюбился? Девушка с привычной легкостью включилась в игру, но события поворачивались в неожиданную сторону.

Таяло ее всегдашнее равнодушие. За один вечер парень ей стал интересен, она выслушала его рассказ о жизни, и в нем не было рисовки. Война пока не задела семью Кати. Отец работал в рыболовецкой артели, старший брат покалечился и не подлежал призыву, другой брат работал на нефтезаводе в Астрахани и имел броню. Она спросила Бориса, ждет ли его кто в тылу. Тот ответил вполне искренне:

– Может, и ждет. А какая теперь разница?

– Почему же так?

– Ты что, не понимаешь?

Катя потупила глазки, отодвинулась подальше, стала застегивать непослушными пальцами блузку. Она отлично все понимала, просто хотелось и дальше поиграть в вопросы, узнать получше нового знакомого.

– У вас с ней было?

– Не получилось.

– Как это?

– Напился я, – брякнул Ходырев, и этот ответ развеселил девушку.

Она смеялась не меньше минуты, всплескивала руками. Со стороны произнесенные слова казались глупостью. Двое детей резвились, над чем-то потешались, снова начинали целоваться, а затем испуганно отодвигались друг от друга. Катя опасалась, что не сумеет справиться с собой. Созревшее тело легко поддавалось ласкам. Сегодняшний вечер мог иметь любые последствия. Но Борис чувствовал ответственность и не лез слишком настойчиво.

– Никитка двадцатого июня покалечился, – рассказывала Катя. – В больнице лежит, а тут радио сообщает, война началась. Так его допрашивали потом, не специально ли он ногу в колесо сунул. Вот глупость-то.

– Не такая и глупость, – ответил Ходырев и рассказал о сегодняшнем случае. – Один трус другого симулировать обучал. Как это?

– Стыдно, – согласилась Катя. – А ты сам не боишься?

– Конечно, боюсь. Ночью трассеры несутся, всей шкурой чувствуешь, как тебя убить могут. Словно картонку проткнут и дальше полетят. Поначалу никто не заметит, может, утром обнаружат. Я такое видел.

– О симулянтах расскажешь кому-нибудь?

– Вряд ли. У нас стукачей не любят. Может, командиру взвода сообщу, а может, и нет. Мы с ним друзья, только не хочется лишнюю обузу вешать. Дело ведь подсудное, если докажут умысел, могут и расстрелять.

Затем тема войны из разговора исчезла. Они снова принялись целоваться, пуговицы на блузке опять расстегнулись, Борис в очередной раз совладал с собой и стал рассказывать о своей семье. В голове родилась мысль сделать Кате предложение, но Борис тут же отогнал ее. Они совсем не знают друг друга, он будет выглядеть круглым дураком. На войне свадьбы не играют. Вместо этого Борис глуповато спросил:

– Мы ведь будем дружить?

– По-моему, мы уже дальше дружбы зашли.

– Меня на всю ночь отпустили.

– Нет, посидим с полчасика, и отправляйся к себе. Про меня и так сплетни ходят. Узнают, что ночевал, вообще проходу не дадут.

– Ну, и пусть, – упрямо повторял Ходырев. – Пусть попробуют.

Полчаса затянулись. В дверь кухни деликатно постучал Никита, которого послала мать. Перед этим она сказала сыну:

– Если Борька ночевать останется, пусть в твоей комнате спит.

– Боишься за Катьку, мам?

– Если она что-то решит, то нас не спросит, – зевнула женщина. – Иди, разгоняй голубков.

Ей предстояло рано вставать. А Никита отметил, что мать говорит про сержанта совсем по-свойски, Борькой называет. Ходырев ночевать наотрез отказался, решительно заявил, что пойдет в роту. Шагать предстояло четыре километра, но Борис легко одолел бы и двадцать.

Они поцеловались на прощанье, договорились встретиться, и Ходырев быстро зашагал к себе.