Уничтожить Париж - Свен Хассель Страница 29

— Забудь про дух товарищества, лейтенант. Имей в виду: ты спасаешь не собственную шкуру, а полк, дивизию, возможно, целый сектор. Понимаю, это тяжело, однако напоминать тебе, что идет война, не нужно. Думаю, мы все уже это поняли… Ты не можешь позволить себе расстраиваться из-за одного отделения, а я — из-за одной роты. Важна общая картина.

Начальник артснабжения вдруг громко рассмеялся.

— Гордись, лейтенант! Все отечество бросится тебе на шею в благодарности, как и обещал фюрер.

На сей раз Лёве не смог сдержаться. Подошел к нему и выбил шампанское из руки.

— Как-нибудь напущу на тебя Малыша, — сказал он угрожающе.

— Как хочешь, старина, как хочешь.

Вмешался майор Хинка. Он и Лёве сверили часы.

— Отлично… Что ж, удачи, лейтенант. Имей в виду: в твоих руках судьба всей дивизии.

Когда мы вышли из замка и проходили под окнами той комнаты, я услышал громкий протестующий голос начальника артснабжения и, естественно, остановился послушать, жестом велев Барселоне замолчать.

— Пятая рота отличная. Интересно, понимают ли солдаты, что их бросили на убой?

— Знаешь, — заметил майор, — ты начинаешь слегка раздражать меня. Этот постоянный цинизм…

— Очевидно, это форма самозащиты. Моя семья пожертвовала для отечества уже пятнадцатью сыновьями и дочерьми. Я умру последним. После меня… — Он сделал паузу. — После меня совершенно никого не останется. И я начинаю подумывать, что положу в фамильный склеп — орла [64]или Железный крест… Я никогда не был особенно верующим, и «Gott mit uns» [65]оставляет меня равнодушным. Не думаю, что Бог…

— Гауптман [66], — сказал майор Хинка, — сожалею о необходимости прервать тебя, — но я занят более важными делами, чем убранство вашего фамильного склепа! Прошу извинить меня.

Я пожал плечами и побежал вдогонку за Барселоной и Лёве. Для меня не было новостью, что нас бросили на убой. Мы поняли это с самого начала; кроме того, нас часто бросали на убой и прежде, но мы ухитрялись уцелеть.

Мелкий холодный нормандский дождь начался задолго до того, как мы окопались на склоне холма на ночь. Когда стемнело, все уже промокли насквозь и были очень не в духе. Слышно было, как на противоположном склоне окапывается противник.

— Пусть идут эти гады! — заорал Малыш. — Я готов их встретить! — Положил одну руку на пулемет, а другой ткнул меня. — Готовься, приятель. Они могут появиться в любое время.

Я оттолкнул его от пулемета. Это был мой пулемет, я вел огонь из него. Малыш был вторым номером. Я был лучшим пулеметчиком в роте, и он не мог сказать мне ничего такого, чего бы я не знал. Я проверил механизм заряжания и ударный механизм, хотя знал, что тот и другой в превосходном состоянии, — проверял их в течение получаса трижды. Но пулеметы — штуки капризные, за ними нужно много ухаживать, чтобы добиться безотказной работы.

На рассвете противник атаковал нас крупными силами. Порта только что сварил кофе — настоящий. Я не мог представить, где он его раздобыл, невольно вспоминал Жаклин и подумывал, не позволил ли он себе небольшую ловкость рук, когда был в доме. Во всяком случае, кофе был настоящим, ветер разносил его запах, и, должно быть, у людей, находившихся за километры от нас, текли слюнки. Малыш клялся, что соблазнительный запах кофе и заставил шотландцев двинуться к гребню холма в такую рань.

Мы наблюдали за ними и поражались их буквальному следованию наставлениям. Они пробегали десять метров и ложились; вскакивали с нервирующим энтузиазмом, пробегали еще десять метров и снова падали на землю. Могло показаться, что они на учениях. С виду эти действия были красивыми, но в данных условиях — совершенно идиотичными. Малыш начал громко подбадривать их, а Грегор с проницательным видом кивнул, заняв место у крупнокалиберной пушки.

— Новобранцы, — сказал он. — Особых хлопот с ними не будет.

— Нельзя недооценивать противника, — сказал Хайде, склонный к замечаниям подобного рода. — Англичане не такие дураки, чтобы бросить против нас полк новичков. Будь уверен, они задумали какую-то хитрость.

Я спустил предохранитель большим пальцем правой руки, крепко взялся за ручки и уперся ступнями в большой камень. Это очень важно, когда ведешь огонь из крупнокалиберного пулемета: отдача такая сильная, что не удержишься на месте, если не закрепишься.

Шотландцы были метрах в двухстах и приближались к участку, который мы ночью заминировали. Мы напряженно ждали. Вскоре воздух огласился криками и стонами раненых, первая волна в беспорядке отступила. Мягко говоря, ты лишаешься мужества, когда оказываешься на краю минного поля, а вокруг тебя лежат подорвавшиеся, лишившиеся ног товарищи. Слышно было, как треклятые болваны-офицеры орут, приказывая солдатам идти вперед. Малыш толкнул меня локтем и указал подбородком на одного из них. Он бежал к нашим траншеям, юбка его развевалась [67]. Это было красиво, но глупо. Видимо, он принадлежал к тем безрассудным, недумающим героям, которые жертвуют жизнью, потому что перевозбуждены, не владеют собой и провоцируют сотни несчастных баранов следовать за ними. Я ждал, пока он не оказался метрах в ста пятидесяти. Мой палец лег на спуск, я хотел открыть огонь — и неожиданно обнаружил, что мной овладело чувство, которое охватывало меня уже несколько раз. Меня словно бы вдруг парализовало. Я дрожал, потел. Меня мутило от страха, палец отказывался двигаться. Я знал, что, когда начну стрелять, первая очередь пройдет перед целью. Малыш с силой ткнул меня в поясницу.

— Стреляй, охламон!

Я стал стрелять. Первая очередь, как я и знал, ушла в землю. Так действовало на меня только начало стрельбы. Такое случалось со мной и раньше, я не мог понять, почему. Теперь эта минута миновала, и я полностью владел собой. Ко мне подбежал лейтенант Лёве.

— Это что за шутки? Возьми себя в руки или жди трибунала!

Шотландцы перешли минное поле, первые из них были всего в ста метрах. С секунды на секунду в нас могли полететь ручные гранаты. Мой правый глаз, пострадавший серьезнее левого при взрыве фосфорной гранаты, начал мучить меня жжением и болью. Я прижался к пулемету, сосредоточась на сотнях бегущих к нам ног. Мышцы напряглись. Пулемет начал изрыгать пули словно бы сам по себе. Люди перед нами падали, как кегли. Минута слабости миновала. Я вновь делал свое дело, чувствуя себя неотъемлемой частью пулемета. Лёве, одобрительно похлопав меня по плечу, пошел дальше.