Кровавое безумие Восточного фронта - Хельмут Нойенбуш Страница 24

Когда наш состав остановился на какой-то станции, я решил воспользоваться этим и сбегать в уборную. Уже стемнело. Я рассчитывал, что наш поезд какое-то время простоит здесь. Я не спешил, но краем глаза заметил, как один из стоявших на этой станции составов стал медленно отъезжать. И когда поезд уже набрал скорость, меня вдруг осенила ужасная догадка — это же наш поезд! В панике я помчался за ним вдоль платформы и буквально в последнюю секунду успел вскочить на буфер. Вот так и проехал несколько часов, мертвой хваткой вцепившись в металл, в постоянном страхе сорваться на рельсы. В конце концов, дождавшись остановки, я, продрогший до костей, вернулся в наш вагон. Слава богу, поезд остановился, потому что еще немного, и я не выдержал бы.

На русско-румынской границе нескольких наших сняли с поезда. Как я им сочувствовал! Они были уже почти дома. Возможно, речь шла о бывших эсэсовцах, служивших в айнзатцгруппах. Но я и поныне не знаю ответа на этот вопрос.

В маленьком городке нас повели на пункт дезинсекции и в душ. После душа мы совершенно голые и с поднятыми руками еще раз прошествовали мимо комиссии из советских офицеров. Они высматривали эсэсовские татуировки. Кое у кого их обнаружили. Естественно, тут же отделили от нашей группы.

29 ноября 1947 года транспорт с военнопленными из России прибыл на венский вокзал Винер-Нойштадт. Нас радостно приветствовали толпы людей. Тут же на платформе люди бросались друг другу в объятия. Многие женщины держали над головой фотографии своих близких и спрашивали нас, не видели ли мы их там. Но мы были вынуждены разочаровать их. Министр внутренних дел Австрийской Республики произнес приветственную речь, а Красный Крест обеспечил нам угощение — гуляш. Потом мы поехали дальше до Линца и к полуночи туда прибыли. И здесь речь, на сей раз выступил глава федеральной земли. У вокзала нас уже дожидался маленький автобус из Штайра. Но перед этим нас завезли в здание земельного парламента, где выдали новые брюки и жилетки. Нас было 15 человек, один из Гафленца, один из Райхраминга, я из Гросраминга, остальные из Штайра и его окрестностей. В вокзальном ресторане в Штайре бургомистр и члены магистрата пригласили нас на прием в нашу честь. Нас угостили шницелем и вином. Было уже поздно, и поезда не ходили. Первый поезд до Эннстапя отправлялся только утром. Но я уже просто не мог выносить ожидания, поэтому решил поехать на товарняке. В конце концов, и не в таких условиях приходилось ездить. Мимо вдоль берега Энна проплывали знакомые места. Тернберг, Лозенштайн. Заметив строящуюся электростанцию в Гросраминге, я задумался — ведь и здесь тоже в нечеловеческих условиях трудились пленные, многие из которых умерли. Везде, повсюду в мире творилось зло, совершались акты чудовищной несправедливости в отношении людей, так что невиновных в этой войне не было — все были виновны.

И вот мы проехали мимо места, где Родельсбах впадает в Энн. Я дома!

В воскресенье 30 ноября в 7 часов утра поезд остановился на станции Гросраминг. Чудо свершилось, я вернулся домой. Я не верил глазам, видя красоты моей родины. Фаренберг, Хиасльберг, Альмкогель — все горы были на месте, будто ничего и не произошло. Что им до нас! Мерзости, нами творимые, их не касаются.

Это был самый главный и самый радостный день в моей жизни. Меня переполняло непривычное, полузабытое чувство свободы — просто идти без конвоя. Стояла поздняя осень, природа понемногу замирала. Но я знал, что пройдет два-три месяца, и снова настанет верна, и природа пробудится. И я вместе с ней. Несмотря на полтора годы войны и на три с половиной года плена я все же верил в свое воскрешение и надеялся на него.

Нетрудно представить радость моей матери и сестер, когда мы встретились. Произошло то, во что боялись верить: война выпустила меня из своих когтей, ужасы хоть и запечатлелись в памяти, но все же не поглотили меня — я живым и здоровым вернулся домой.

Наш сосед, старый герр Хаберфельнер, завидев меня, радостно прокричал: «Давай, Лоис, ко мне — я только вчера поросенка заколол, так что наешься до отвала!» Ну, разве мог я отказаться? Все только и старались, что угостить меня чем-нибудь вкусным, а вот мой отвыкший от человеческой пищи организм взбунтовался. И ночью я извергнул из себя все эти вкусности.

Прошла не одна неделя, пока мой организм смог перестроиться для приема нормальной пищи.

Два месяца, декабрь и январь, я отдыхал. В феврале я поступил на работу в Австрийское Федеральное лесничество. Кроме того, союз жертв войны в середине марта предоставил мне путевку в дом отдыха. И я провел три незабываемых недели в Бад-Ишле. Как было там прекрасно, какое обслуживание, питание! Я прибавил в весе и вполне мог исполнять обязанности на службе в лесничестве.

В природе вещей, что не каждому дано оценить тяготы и страдания, выпавшие на долю нас, солдат и пленных, в России.

Алоис Цвайгер

В Гросраминге нет семьи, которая не испытала бы горечь потери родных и близких. Увы, судьба не оказалась столь же милосердна к моему брату Берту. И хотя мы так и не получили официального извещения о его гибели, но он считается пропавшим без вести под Сталинградом.

«Да благословит бог душу его!»

Всего в развязанной Гитлером войне погибло 700 тысяч австрийцев, среди них и 176 жителей Гросраминга.

Хельмут Нойенбуш Юность на восточном фронте

Глава 1. Призыв на имперскую трудовую повинность.

Когда мне исполнилось 16 лет, началась Вторая мировая война. Тогда, 1 сентября 1939 года, отец сказал мне: «Я рад, что начинается война, надолго она не затянется, уж во всяком случае, не на четыре года, как Первая мировая». В Первую мировую вследствие ранения в голову мой отец лишился глаза и долгие годы мучился от этого. Что же касалось Германии, с этого момента ее участь была роковым образом предрешена.

Вначале на работах Имперской трудовой повинности было весело. Я всегда имел под рукой аккордеон

Мы не принимали всерьез нашего командира Кульмана, муштровавшего нас, и даже посмеивались над ним. А на острове Рюген из-за жуткого холода было уже не до смеха. (Слова командира: «И это вы называете выправкой? Тупицы! Еще после выходных не успели протрезветь. Я вам сейчас покажу, что такое выправка!» И подпись автора карикатуры: «А у самого только пьянка на уме».)

Мне только исполнилось 18 лет, и моя карьера практиканта у одного известного дюссельдорфского архитектора внезапно оборвалась с получением повестки явиться в октябре 1941 года в мекленбургский городок Гюстров для отбывания ИТП — имперской трудовой повинности. Сразу же по прибытии в лагерь нам было велено поставить в сторону чемоданы и сумки. Бразды правления нашим подразделением взял в свои руки некий Кульман, известный своим умением обрабатывать молодежь. Когда-то он служил на командной должности в войсках. Нам приказали взять в руку по кирпичу и в таком виде бегать по строевому плацу. Этот неприятной наружности красномордый горлопан и хам находил удовольствие до потери пульса гонять новоприбывших. Потом дело дошло до экипировки; гражданскую одежду сдать, а вместо нее получить форму. Самым ходовым словечком тогда стало «Подойдет!». Каптером был немец, кажется, польского происхождения, говоривший по-немецки с акцентом. Когда мы потом сдавали ему обувь в ремонт, он неизменно спрашивал: «Фриц, у тебя что, подметки из картона?» А вообще там было полно приятных в общении и говоривших без всякого акцента серьезных ребят из Нижней Саксонии. Подготовка началась суровой допризывной муштрой и орудованием лопатами. Иногда приходилось работать и на аэродроме, где удлиняли взлетную полосу для проведения учебно-тренировочных полетов люфтваффе. Нам приходилось в буквальном смысле слова вручную удлинять ее.