Война от звонка до звонка. Записки окопного офицера - Николай Ляшенко Страница 21

— Дюжая она еще была, дебелая, — помолчав, продолжал старик. — Мне вот к Покрову дню исполняется семьдесят шесть, а она ить была на три года моложе. Куды там! Думал, переживет ишо одного таково. А ить вот поди ж ты, случилось мне овдоветь. Вот оно как бывает! Смерть-то, она неожиданна, как любовь. Вот чаво я вам скажу.

Тут зашумел чайник, от бурного кипения с него паром сорвало крышку, брызги заплясали по горячей плите, плюясь паром, сидевшие рядом офицеры повскакивали. Старик, не торопясь, подошел к плите, поднял сначала крышку, снял и перенес чайник на стол. Водворил крышку на место и вдруг воскликнул:

— Эх! заварить бы сюды фамильного чайку. Да где ж его взять теперича? Почитай ни разу, как война, не пил настоящего чаю. Завариваем то шалфей, то ягодник, а оно не тово. — Направился к шкафчику, висевшему в углу против печки, достал тканевый мешочек с сухой листвой клубники или земляники, которую называл ягодником. Я быстренько покопался в полевой сумке, достал жестяную баночку с чаем, открыл и подал старику:

— Вот вам, папаша, «фамильный чай». Заваривайте.

Он взял баночку в руки, недоуменно посмотрел на меня, потом заглянул внутрь и, не веря глазам, поднес под самый нос. Вдохнув в себя раз и еще аромат настоящего чая, он крякнул от удовольствия и заулыбался:

— Эк ведь какая прелесть! — Снова понюхал и сказал неожиданное: — Китайцы лечат им людей от двенадцати болезней.

— А может от двадцати? — в шутку кто-то спросил.

— А кто ж его знает? Так люди говорят.

Повертевшись немного среди комнаты, старик направился опять к шкафчику, положил свой ягодник и стал заваривать чай. С величайшей осторожностью, как провизор, отсыпал из коробочки в чайник, словно отсчитывая каждую чаинку. Потом достал из столешницы чистое полотенце, накрыл им чайник и, обхватив обеими руками, лег на него всей грудью.

— Когда чай не разопреет, в нем силы нет и вкус не тот же, — лежа на чайнике, философствовал старик. — Вот, к примеру, не довари картоху, какова она будет? А вот ежели оно сварится да еще все разопреет, так ить в какое кушанье превращается! Так вот и чай.

Разморенные теплом, мы помалкивали, а старик, пролежав на чайнике минут десять и высказавшись, наконец поднялся. Снял полотенце, поднял крышку, принюхался к пару и определил:

— Вот таперича можно пить. Милости прошу, — жестом он пригласил всех к столу.

Обрадованные приглашением, все зашевелились. Доставали из сумок кружки, сухари, сало шпик, торопливо свинчивали с алюминиевых фляг стаканчики, каждый выкладывал что было, сахар, галеты, печенье, сливочное масло.

К удивлению старика, на столе появилось все то, чего он не видел уже несколько месяцев.

— Ну, папаша, садитесь и вы с нами чай пить, — пригласили мы старика.

— Не-ет, что вы! Спасибо. Я уж потом. Вы сами пейте, вам ить в дорогу, а мне не к спеху, еще успею, — отказывался он.

— Нет, нет, папаша, без вас и мы не будем.

Два офицера осторожно взяли старика под руки, усадили за стол. Уже не сопротивляясь, старик чинно снял свою форменную фуражку, повесил ее на гвоздь и, подняв глаза в угол, где торчала пустая божничка, перекрестился.

— А кому же вы молитесь, папаша, у вас ведь и икон нету? — спросил кто-то.

— Дак ить как сказать, привычка. Ить сызмальства учили: садясь за стол, помолись.

Мы недовольно посмотрели на товарища, задавшего старику столь неуместный вопрос.

Хорош крепкий, сладкий горячий чай! Обжигаясь, все с удовольствием пили этот бодрящий напиток, закусывали и угощали нашего гостеприимного хозяина. Сахар был колотый, а старик, видно, любил пить вприкуску, а зубов-то уж не было, потому, покопавшись в ящичке стола и не найдя кусачков, он вынул большой столовый нож с деревянной ручкой, наставил на кусок сахара, зажал в кулак рукав шинели и, ударяя по спинке ножа, взялся откалывать небольшие дольки. Раздробив таким способом весь кусок, старик аккуратно собрал со стола все крошки, налил кружку чая и с наслаждением приступил к чаепитию. Пил он медленно и степенно. Размочив в горячем чае печенье или галету, накладывал на него тонкий слой сливочного масла, потом кидал в беззубый рот маленький кусочек сахару и неторопливо все это разжевывал, прихлебывая из кружки. Покрякивая от удовольствия, он и во время трапезы продолжал потчевать нас своими жизненными историями.

В оконца мы видели, как из легкого утреннего тумана показался над лесом красный шар солнца. Оно пока не грело, но светило уже очень ярко. Ночной заморозок укрыл землю белым инеем и не хотел сдаваться, как смертник, видящий свою неизбежную гибель, упорно сопротивлялся, стремясь хоть ненадолго продлить свое существование. День обещал быть летным, но авиация противника пока не появлялась. Мимо сторожевой будки по-прежнему двигались войска, обозы и пешие.

Закончив чаепитие, старик перекрестился, глядя в пустой угол, и,вздохнув, проговорил:

— Э-эх, и откель она взялась, эта проклятая война. Жили бы мы со своей старухой. Ить старикам чаво надо? Сахар да молочко, потому как в ём працент есть.

— Какой процент? — спросили с недоумением.

— Как какой? — тоже удивленно переспросил старик. И с гордостью знатока ответил: — Пользительный.

Что он имел в виду под своим «працентом», осталось известно только ему самому.

Обогревшись и хорошо подкрепившись, мы вновь ощутили энергию во всем теле, тяга ко сну исчезла. Пора. Мы стали торопливо собираться в путь, оставляя старику все свои запасы продовольствия. Хозяин тоже поднялся. Открыв рот от удивления, он непонимающе смотрел то на нас, то на продукты, горкой выраставшие на столе, и, когда мы, прощаясь, стали выходить, вдруг выкрикнул:

— А как же вы?! Чаво сами-то кушать будете?! Ахти Господи... Дак...

— Ничего, ничего, папаша, с голоду не пропадем, а вам пригодятся наши «праценты» — подкрепитесь! До свидания, папаша! Спасибо за гостеприимство, за горячий чаек, приятные беседы!

Разволновавшийся старик метался по комнатке; горячо прощаясь с каждым, напутствовал, как родной отец, желая нам воинской удачи и скорой победы над врагом.