Щит дьявола - Лео Кесслер Страница 20

Думая, что ему и на этот раз удалось поразить противника, Смарт слегка выглянул из-за своего укрытия, желая воочию разглядеть свою тридцать третью по счету жертву. Это движение было последним, которое он успел сделать в своей жизни.

Куно фон Доденбург плавно потянул спусковой крючок. Приклад снайперского ружья больно ударил ему в плечо, посылая вперед обладающую огромной пробивной мощью 9-миллиметровую пулю. Эта пуля пролетела сквозь залитое мягким сентябрьским солнцем пустое пространство и пробила череп мастер-сержанта Смарта.

Выждав необходимое время, Шварц с фон Доденбургом выползли из укрытия, чтобы взглянуть на своего противника. Они обнаружили янки лежащим навзничь среди ржавых железных листов. Точно в центре его лба темнела маленькая круглая дырочка — входное отверстие от пули. Шварц, побагровев, плюнул в лицо поверженного врага.

После этого снайперская дуэль в Аахене прекратилась. Американцы вернулись к своей давней практике ковровых бомбардировок — так им казалось безопаснее.

* * *

Осенние ночи становились все длиннее, и осажденный Аахен приобретал все более пустынный вид. Ночью городские руины купались в неверном серебристом лунном свете, представляя собой превосходную цель для американских бомбометателей. В это же самое время штандартенфюрер Куно фон Доденбург мог встречаться с прекрасной рыжеволосой незнакомкой, чья красота так поразила его во время разгона инспирированной католическим духовенством демонстрации. Потому что, хоть Аахен и выглядел с воздуха абсолютно безлюдным, на самом деле он был полон людей — даже несмотря на бомбежки и «охотников», которых продолжал посылать на прочесывание развалин бригадефюрер Доннер. Уцелевшие жители Аахена, днем прятавшиеся в подвалах своих домов и во всевозможных подземных помещениях, ночью выходили на поверхность, чтобы раздобыть себе топливо и пищу, а главное — воду, и продержаться еще день или несколько.

В следующий раз после той памятной уличной демонстрации Куно фон Доденбург и Эльке Симоне встретились во время американского ночного воздушного налета. Все небо было озарено вспышками разрывов и огнем немецкой зенитной артиллерии. Столкнувшись посреди улицы, фон Доденбург и Эльке молча посмотрели друг на друга. Наконец эсэсовец спросил:

— Куда вы собирались идти, Эльке?

— Я не знаю, — слабым голосом откликнулась женщина.

— Нам надо пойти куда-то, чтобы спрятаться от осколков, — мягко напомнил он ей.

Она неожиданно засмеялась и сжала его руку.

— Я все прекрасно понимаю, штандартенфюрер: вы просто не хотите, чтобы кто-то увидел вас со мной. Что тогда подумает генерал Дегенхардт Доннер? — Она покачала головой. — Да и мне тоже нежелательно, чтобы кто-то из горожан увидел меня вместе с вами. Вряд ли они отнесутся одобрительно к подобному знакомству. Ну и жизнь у нас, не правда ли?

Он наклонился к ней и поцеловал в щеку.

— Может быть, тогда пойдем к вам домой?

— То есть в подвал? — Она пожала плечами. — Ну что ж, пойдемте в подвал. Это единственное жилище, которое осталось у меня да и у всех остальных.

Они быстро пошли вперед по темной улице. Вокруг них скользили, а вернее, угадывались тени вышедших из своих укрытий аахенцев. Куно фон Доденбург теснее прижал к себе девушку. Небо на востоке вновь озарилось яркими вспышками разрывов и всполохами зенитного огня.

— Чертова война, — проронил он, заметив, как над всем Аахеном постепенно поднимается огромное зарево, указывая на то, что американская бомбардировочная авиация работает во всю свою мощь.

— Да, проклятая война, — грустно откликнулась Эльке.

* * *

Оказавшись в освещенном свечами подвале, стены которого дрожали от разрывов 500-килограммовых бомб, Куно фон Доденбург прижал девушку к себе и крепко поцеловал ее. Его поцелуй был почти что грубым. Она ответила ему с пылом, который он совсем не ожидал от нее, тесно прижимаясь к нему своим мягким животом. Тяжело дыша, они упали на древнюю кровать — единственный предмет мебели, находившийся в этом помещении, если не считать еще одного стула и распятия в углу.

Язык Куно глубоко проник в рот девушки. Его жесткие руки принялись гладить ее бедра, поднимаясь все выше и выше, пока не нащупали нежное влажное отверстие, которое больше всего искали. Полуразрушенный город, лежавший снаружи, боевая группа «Вотан», смерть, реявшая поблизости, — все это было мгновенно позабыто; все куда-то исчезло, когда старая кровать принялась неистово содрогаться и скрипеть под их телами.

В какой-то момент совсем рядом упала и разорвалась 1000-килограммовая бомба, и весь подвал заходил ходуном. На их обнаженные разгоряченные тела сверху посыпались куски штукатурки, но они этого даже не заметили. Их тени, фантастически увеличенные неверным колеблющимся светом свечей, продолжили свой сумасшедший разгоряченный бег на стене и потолке. Немыслимое желание мужчины и женщины буквально снедало их самих. Казалось, на свете никто никогда не занимался любовью так исступленно, как они.

Однако про окружающий их мир все-таки нельзя было забыть навсегда. Лежа рядом с Куно фон Доденбургом, прижимаясь к нему все еще разгоряченным, потным телом и следя за тенями, скачущими по потолку, Эльке Симоне тихо спросила:

— Куно, почему?

— Что почему?

— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Зачем продолжать воевать? Мы же все равно не сможем победить американцев — в конце концов они обязательно одержат верх.

Он пожал плечами и, не глядя на женщину, пробормотал:

— Возможно. Но мы все равно должны продолжать сражаться.

Эльке привстала на локте. Ее длинные рыжие волосы свесились вниз, наполовину закрывая ее лицо, а левая грудь соблазнительно закачалась перед самыми глазами штандартенфюрера.

— Но почему? — не сдавалась она.

— Потому что, моя маленькая пантера, — сказал он, гладя ее пылающие рыжие волосы, — мне и моим людям не остается больше ничего, кроме как продолжать сражаться.

Она погрузилась в молчание, которое, казалось, продолжалось целую вечность. Снаружи рвались бомбы и то и дело хлопали зенитки, пытавшиеся сбить вражеские самолеты. От этой безумной канонады содрогалась земля, невольным спазмом сводило желудок. Но Эльке, казалось, не обращала на это внимания. Она не двигалась, оставаясь все в том же положении, а ее прекрасные выразительные глаза были устремлены на красивое усталое лицо фон Доденбурга. Он попытался притронуться к ее груди и погладить сосок. Но она отрицательно покачала головой:

— Ты знаешь, Куно, о чем мы разговариваем каждый день в наших подвалах?

— О еде? — попробовал угадать он.

— Нет, о еде мы больше не разговариваем. Такие разговоры шли раньше, в самом начале осады Аахена. Но теперь их уже не слышно. Мы говорим о смерти, о различных ее видах, о том, как можно умереть, убив себя тем или иным способом, — и это в католическом Аахене! — Эльке Симоне облизала свои внезапно пересохшие губы. Глядя на нее, фон Доденбург подумал, как же она красива — и при этом насколько хрупка и беззащитна! — Некоторые выступают за то, чтобы умереть от яда. Другие предлагают наесться лекарств или отравиться газом. Но дело в том, что в домах больше нет газа… — Неожиданно повернувшись, женщина сунула свою тонкую изящную руку под подушку и извлекла оттуда старую опасную бритву.