Кровь - Анатолий Азольский Страница 20

И вдруг — осечка, случайность, которая подстерегает любого агента. Чужеродный жест, обмолвка, описка — и летит к черту вся идеально выстроенная легенда. Майор Скарута пережил трагическую минуту, когда Клемма едва не разоблачили, капитан был на волоске от гибели, но, кажется, даже не подозревал о пуле, пролетевшей мимо виска. Все произошло в штабе гарнизона, где ожидали делегацию из Франкфурта, и что за люди в ней, что вредного привезут с собой, какую очередную пакость глубокий тыл преподнесет ближнему — никто не знал, потому и собрались.

Полковник Ламла оттянул портьеру на стене, открылась карта Европы, и все смотрели на нее, подавленные несчастьями, свалившимися на миролюбивую Германию, со всех сторон охваченную врагами, предаваемую друзьями. Италия выходит из войны, самолеты союзников тучами висят над небом Родины, русские обезумели и беспощадно взламывают фронты, бастионы и валы.

Портьера закрыла карту, комендант города и гарнизона произнес священные слова: гений Вождя неистощим, фронт выровняется, подойдут резервы, кара обрушится и на азиатские орды, и на американо-жидовские полчища. Затем буднично оповестил о делегации из Франкфурта и какая нужда погнала ее сюда. В ней — крупный народнохозяйственный организатор Отто Майснер, отец не так давно убитого солдата. Сведения эти передали по телефону из Ганцевичей, где приземлился самолет с делегацией, и посему немедленно навели справки: кто такой солдат Майснер, где служил.

Оказалось — в роте охраны, которая никакого участия в боях с бандитами не принимала.

Сразу же вызвали Пульманна, командира роты. Тот доложил: солдат Майснер за разные проделки едва не попал под военно-полевой суд, и если просуммировать все его самоволки, то они потянут на дезертирство, о чем пьяница и бабник Майснер знал, потому, оттягивая расплату, и вызвался добровольцем выкуривать партизан из леса. («Бандитов!» — строго поправил Ламла.)

Пульманном же была предъявлена карточка взысканий гуляки и дезертира. На лейтенанта дружно, в несколько глоток заорали: «Немедленно уничтожить! Заведите другую! Чтоб одни поощрения!»

— Осмелюсь доложить: солдат Майснер не достоин поощрений!

— Вы болван, Пульманн! Я вам приказываю!

— Еще раз осмелюсь возразить…

— Вы дерьмо собачье и свинячье! Ублюдок! Делайте то, что вам говорят!

Соображал Пульманн туго. Его усадили за стол и все-таки заставили перечислить ратные подвиги солдата Майснера. Еще раз рявкнули — и командир роты охраны написал рапорт о желательном награждении бывшего подчиненного Железным крестом «за мужество и отвагу, проявленную им в…». Стали подгонять под делегацию и остальные документы — в не очень благоприятной обстановке, потому что приперся начальник местной госбезопасности, молодой человек, переброшенный сюда из Кенигсберга, где он занимался бытовыми убийствами. Военных реалий, к счастью, он не знал, поэтому особо при нем не церемонились, тем более что без разрешения командира части допрашивать когда-либо нельзя. «Вызвать шписа!» — последовал громовой приказ Ламлы, и командир батальона, умевший угадывать мысли руководства, тут же доложил: старший фельдфебель Гоземан здесь. «Шписа» молодой человек проглотил, не ведая о том, что «шпис» — это старшина роты на армейском жаргоне. А тот, пройдоха по морде и по традиции, прибыл во всеоружии, со всеми бумагами. Да, доложил он, могила действительно у деревни Костеровичи, захоронение произведено 21 августа, воинские почести отданы…

Молодой человек, одетый чересчур элегантно для здешней глуши, внимательно прочитал телефонограмму из Ганцевичей, долго рассматривал продувную физиономию Гоземана, а затем мягко поинтересовался, когда же все-таки погиб солдат Майснер — 20 или 21 августа? Гоземан, — чего от него никто не ожидал, — замялся. Рыкнул Ламла — и старший фельдфебель выдавил: солдат Майснер погиб 20 августа, а не 21-го. Всего рота понесла следующие потери: 21 августа — девять убитых и четырнадцать раненых, 20 августа — всего один убитый, то есть этот солдат Майснер. Но по разным причинам решено было считать его погибшим 21 августа.

Все собравшиеся в кабинете Ламлы офицеры (даже дурачок Пульманн) понимали, с чего это вдруг Майснер оказался в списке убитых 21 августа. Знали все — но посвящать госбезопасность в домашние секреты Вооруженных сил никто не желал. Штабы завалены отчетностью, чаще всего липовой, подожгут грузовой автомобиль — пишут: «уничтожен танк». 21 августа был бой, а на бой все списывается. На отдельно же погибшего солдата, да еще в день, когда, кажется, рота еще до леса не дошла, надо писать разные докладные, и в результате виновными окажутся командир подразделения и старшина роты.

Еще раз глянув на телефонограмму из Ганцевичей, молодой человек снял пушинку с лацкана. Спросил:

— По всем документам — погиб Майснер двадцать первого августа. Однако в похоронном извещении — двадцатого. Кто его писал?

Взоры всех устремились на побледневшего Пульманна, который дрожащим голосом заявил, что действительно извещение собственноручно написано им.

— Так откуда же вам стала известна точная дата гибели солдата Майснера?

— Мне об этом сказал капитан Клемм! Под его диктовку я писал похоронное извещение.

Скарута едва не вздрогнул от страха за Клемма. Капитан, оказывается, точнее Пульманна знал, когда пуля сразила сынка высокопоставленного руководителя. Первая мысль была: уж не у партизан ли обретался 20 августа капитан? Сомнительно, очень сомнительно, поскольку шпионы такого долгосрочного действия ни с какими лесными отрядами связываться не будут.