По ту сторону фронта - Георгий Брянцев Страница 2

Никто Макуху не поддержал.

— Старые заслуги здесь ни при чем, — сказал командир взвода Селифонов. — Рабочим Грачев был хорошим, а вот командиром оказался никудышным. Сейчас война. Советские люди кровь проливают, защищая родину, и о каждом из нас будут судить но сегодняшним делам. Я — за предложение Рузметова. Пусть Грачев покомандует отделением. Это тоже большое дело. Оправдает себя, тогда опять взвод получит.

На голосование поставили три предложения: Зарубина, Рузметова и дедушки Макухи. Прошло предложение Рузметова. Постановили объявить Грачеву выговор и назначить его командиром отделения во взвод Селифонова.

— Мне можно идти? — неуверенно спросил Грачев, когда вопрос был решен.

— Можно и посидеть, — ответил Пушкарев. — Набирайся ума-разума.

Потом Пушкарев объявил, что к командованию отдельным взводом Зарубин допустил помощника Грачева, Толочко.

— Утвердим его или пошлем другого? — спросил Пушкарев.

— Можно утвердить. Толочко боевой командир и строевые навыки имеет. Он в военизированной охране служил четыре года, — сказал комиссар Добрынин.

— Боевой-то боевой, слов нет, а поддался настроениям Грачева, — бросил реплику Макуха.

— В этом я повинен, товарищи, — заговорил Грачев. — Толочко долго со мной спорил. Старался переубедить меня… Даже наедине ругал меня, называл трусом… И потом Толочко знает военное дело. Его и бойцы любят. Он справится с работой.

Толочко утвердили командиром отдельного взвода.

После этого рассматривался вопрос о результатах трехмесячной боевой деятельности отряда. Докладывал капитан Зарубин.

— Времени прошло сравнительно немного, — начал Зарубин, — и я, как сейчас, помню тот день, когда меня впервые привезли в лес. Очень хорошо помню. Мне представили около трех десятков людей и сказали: вот твое войско. Надо сказать, в тот момент я пожалел, что дал согласие остаться в лесу. Я вырос в кадрах армии, в ее передовом отряде — пограничных войсках, и когда мне сказали, что люди, стоящие передо мной, войско, я даже не знал, о чем мне говорить с ними. Как-то стало не по себе. Думаю: с кем же буду фашистов бить? Сейчас мне самому смешно — как мог прийти в голову такой дурацкий вопрос, а тогда… тогда я серьезно задумался.

Капитан Зарубин, как всегда, говорил быстро, порывисто, стоя по-военному прямо. Короткими, скупыми штрихами он рисовал пройденный отрядом боевой путь, вспоминал успехи и неудачи, называл фамилии людей.

— За это время, — говорил он, — отряд численно возрос более чем в пять раз. На боевом счету имеем двести сорок шесть убитых и восемнадцать захваченных в плен гитлеровцев, два пущенных под откос эшелона, две подорванные водонапорные башни На железнодорожных станциях, двенадцать уничтоженных автомашин, шесть мостов…

Доклад занял сорок минут и вызвал оживленные прения. Коммунисты обсуждали очень важный для них вопрос: правильно ли до сих пор воевал отряд с врагом и как надо воевать впредь?

— Мы много сделали, слов нет. Многого добились. Мы уже не те, что были, когда впервые пришли сюда, — сказал Добрынин. — Но этого еще очень мало. Это только начало. И я, как комиссар отряда, похвалиться своей работой не могу. Еще плохо работаю. Сегодня коммунисты должны задуматься, все ли, что надо, мы сделали. Я думаю, не все. Правильно, отряд увеличился в пять раз. Но разве это предел?

Комиссар ставил вопросы и сам на них отвечал. Он доказывал, что вовлечение в отряд новых людей, особенно молодежи, проводится неудовлетворительно. Народная война потому и зовется народной, что в ней участвуют массы. А можно ли сказать, что отряд успешно поднимает на борьбу с оккупантами народ? Нельзя!

Вслед за Добрыниным попросил слова член бюро, начальник разведки отряда капитан Костров. Говорил он медленно, обдумывая каждую фразу, не повторяясь, не употребляя лишних слов. Он поднял очень важный вопрос: о связи с Большой землей.

— Без радиосвязи мы не можем сочетать свою работу с планами советского командования, — сказал Костров. — И это надо считать крупнейшим недостатком в работе отряда. Свою борьбу мы должны подчинять общим интересам фронта. Мы наносили удары врагу. Это хорошо! Но если наши удары будут совпадать с расчетами командования, будет еще лучше. Это раз. Мы не можем реализовать ценнейшие разведывательные данные о противнике, которые с трудом и жертвами добывают наши люди. А в этих сведениях нуждается наша армия. Это два. Мы не знаем положения на фронтах, в советском тылу. Это три. Нельзя так. Недопустимо вариться в собственном соку, руководствоваться в боевой работе только своими собственными соображениями. Мы послали через линию фронта связного. Прошел уже месяц, а вестей нет. Надо послать еще одного, двух, трех, четырех человек. Надо сообщить командованию фронта район действий отряда, ориентиры, видимые с воздуха, и просить радиста с аппаратом…

Кострова горячо поддержал секретарь окружкома Пушкарев. Ходоков на ту сторону надо посылать немедленно, и не одного, а нескольких, как предложил Костров. И не поочередно, а сразу, в различных направлениях. Не пройдет первый, пройдет второй или третий.

Командование фронта, конечно, заинтересовано в том, чтобы наладить связь с отрядом, и оно, безусловно, пришлет радиста. А когда будут радист и радиостанция, все изменится коренным образом.

Устанавливать связь надо не только с Большой землей, но и с партизанами соседних районов. Надо послать людей в районы, где действуют другие отряды. Плохо, что отряд не имеет связи с Большой землей, но совершенно непростительно, когда этой связи нет с соседними отрядами.

Когда Пушкарев кончил, из угла раздался голос командира взвода Бойко:

— А насчет газеты вы что-нибудь думаете?

— Кто это «вы»? — насупив брови, спросил Пушкарев.

Бойко смутился.

— Ну, то есть бюро… — пояснил он.

Рузметов недоуменно пожал плечами.

— Почему только бюро должно думать о газете?

— А кто же?

— Правильно говоришь, Усман, — поддержал Рузметова комиссар Добрынин. — Газета — дело не только бюро, а всего отряда, всех коммунистов.

…Собрание затянулось. Решение по докладу Зарубина приняли, когда уже начало темнеть. Участники заседания разошлись, и в землянке остались Пушкарев, Зарубин, Добрынин, Костров и Беляк.

Дмитрий Карпович Беляк за свою пятидесятилетнюю жизнь впервые присутствовал на партийном заседании, решающем такие важные вопросы. Это было большим событием в его жизни.

Последние пятнадцать лет Беляк жил здесь, в городе, заведовал городской библиотекой. А родился он в Сибири, под Иркутском. Там рос и учился. В годы Гражданской войны партизанил. С отрядом известного на севере дедушки Каландарашвили дошел до Якутска, устанавливал там советскую власть, а затем несколько лет работал в финансовых органах в самом Иркутске.

В двадцать шестом году, схоронив жену и оставшись вдвоем с семилетней дочуркой, Беляк окончил курсы библиотечных работников и перебрался в здешние края.