Вьетнамский кошмар - Брэд Брекк Страница 18

— Ты, как тебя зовут? — Дуган ткнул пальцем в пухлого негра.

— Букер, сэр… Альфред Т. Букер.

— Так, Букер, пойдёшь в мою роту, я сгоню с твоей жирной задницы фунтов пятьдесят. Разберу тебя, потом переделаю. В северном лагере есть такие, что уже два года не могут одолеть учебку: они такие жирные — армия их ненавидит.

— БУКЕР, ЧЁРТ ПОБЕРИ…Я С ТОБОЙ РАЗГОВАРИВАЮ!

— Да, сэр.

— О-о-о, я насквозь тебя вижу, Букер: ты подпираешь стенку, длинноволосый, в остроносых туфлях и брюках дудочкой…с альбомом «Битлз» под мышкой, швыряешь камни в окна церкви…

Вдруг Дуган поплыл брассом, раздвигая нас руками.

— Иди-ка сюда, да, ты! Я С ТОБОЙ ГОВОРЮ, ЧЁРТ ВОЗЬМИ! ТЫ МЕНЯ СЛЫШИШЬ?

— Я, сержант?

— Да, новичок, ты! — рявкнул Дуган.

— Что, сержант?

— Почему ты такой толстый и нелепый, салага?

— Не знаю…

— Я скажу тебе, почему: потому что ты жрал хотдоги и гамбургеры со сладким молоком и просиживал жопу перед телеком, пялясь на Бэтмена!

Мы начали нервничать. Нам не нравился этот сержант; хоть бы он провалился куда-нибудь и оставил нас в покое. Даже для армии он показался нам слишком властным.

— Надеюсь, вы, девочки, умеете бегать, потому что я хочу вогнать ваши влагалища в эту проклятую горячую землю. Посмотрите на себя — сборище штатских болванов. Не люблю штатских, а новичков вообще ненавижу. Чёртовы молокососы…

— Что ты делал на гражданке, придурок? Жрал арбузы? Собирал хлопок? Пускал слюни у телека? Приставал к сестре?

Дуган ткнул руки в боки и уставился на нас.

— ВЫ ВСЕ ОТПРАВИТЕСЬ В НАМ!

Он помолчал.

— И, СУДЯ ПО ВАШЕМУ ВИДУ, ВАС ТАМ ПРИКОНЧАТ. ЭТО ВАМ НЕ ДОЛБАНАЯ АРМИЯ В МИРНОЕ ВРЕМЯ. НАДО БЫТЬ ГОТОВЫМ К БОЮ!

С этим Дуган направился к столовой, пощёлкивая пальцами. Мы молча смотрели ему вслед.

— Господи, кто это был?

— Не знаю, но не хотел бы попасть в его роту.

— Я уже его ненавижу.

— Садист какой-то.

Личные вещи, не дозволенные в армии: перочинные ножи, штатскую одежду и всё такое — мы сложили в коричневые бумажные пакеты, подписали и запечатали.

— Получите пакеты после окончания учебки, — сказал сержант. — Отныне у вас всё будет казённое, так требует армия.

В тот же вечер нас со всеми казёнными пожитками в новеньких вещмешках напихали в грузовики, как селёдок в бочки, и отправили по первому адресу: 2-ая рота, 4-ый батальон, 1-ая Учебная бригада.

Через пять минут после отъезда из приёмного пункта грузовики резко притормозили, и послышался лай двух чёрных сержантов-инструкторов.

— ВЫГРУЖАЙТЕ СВОИ ЗАДНИЦЫ! СТРОЙСЯ. ШЕВЕЛИСЬ, ДАВАЙ, ДАВАЙ! У ВАС ВСЕГО ТРИ СЕКУНДЫ, И ДВЕ УЖЕ ПРОШЛИ.

Челюсть упала, когда я разглядел, кто вопил в темноте. Вот он, во всём своём величии, гордо вышагивающий, злее голодного пса, — самодовольный и наглый сержант Дуган.

Глаза Дугана засверкали новогодней ёлкой, когда он заметил толстого Альфреда Букера.

Бедный Букер. Благодушному фермеру из Тульсы, штат Оклахома, только проблем не доставало. Во взводе Дугана на восемь недель этот девятнадцатилетний солдат мог забыть о покое.

— ДЬЯВОЛ! ТЫ ПОПАЛ КО МНЕ, БУКЕР…ЖИРНАЯ КРЫСА! Я ПЕРЕЛОМАЮ ТЕБЕ НОГИ! СДОХНЕШЬ У МЕНЯ ЧЕРЕЗ НЕДЕЛЮ! — подпрыгивал от радости Дуган.

Заржав, он приблизился вплотную к Букеру и посмотрел прямо в глаза. Тот отступил на шаг. Дуган опустил руки Букеру на плечи, вытолкал из строя и ударил. Букер упал.

— БЫСТРО ОТЖАЛСЯ СТО РАЗ!

Букер начал отжиматься, громко считая.

— ТЫ БУДЕШЬ У МЕНЯ РЫДАТЬ СЛЕЗАМИ С ЛОШАДИНУЮ ЛЕПЁШКУ, БУКЕР! — сплюнул Дуган.

Суматоха длилась несколько часов, за это время Букер и ещё два солдата успели попасть в лазарет из-за теплового удара.

Мы получили постельные принадлежности. Распределились по казармам. Нам приказали отдавать честь всякому, кто по рангу выше рядового, и до отбоя надраить пряжки и ботинки.

В 22.00 в казарме Дуган устроил собрание, чтобы представиться в качестве нашего взводного сержанта.

— Вы, сукины дети, теперь государственная собственность. Моя собственность. И я сделаю с вами всё, что захочу. Ваша душа может принадлежать Господу, но ваша жопа принадлежит мне. Не забывайте об этом! Сейчас вы всего лишь куча зачуханных, ничего не знающих грёбаных штатских. Вы ещё не солдаты. Вы ученички. Вы ниже говна кита и грязи на пузе змеи. Понятно?

— ТАК ТОЧНО, СЕРЖАНТ-ИНСТРУКТОР!

— За восемь недель мне надо сделать из вас способных солдат. Как посмотришь на вас, так сомнения берут: какому мудаку это удастся? Вы возненавидите тот день, когда встретились со мной. Начихать! Но одну вещь вы УСВОИТЕ: вы будете уважать меня, как профессионала. И пусть я буду распоследним, с кем бы вам хотелось раздавить баночку пивка, но я буду первым, с кем вам захочется быть рядом в бою, когда вас возьмут за жопу.

Дуган предупредил, что будет крут, будет гонять нас до посинения, так как мы не годились для его армии. Посоветовал особо не убиваться по поводу оставшихся дома девчонок, потому что Джоди, придуманный армией мифический кобель с жёлтым билетом, «трахает её сейчас, а, может, и мамочку заодно!»

Сын батрака из Джорджии, Эрни Дуган поступил на военную службу в восемнадцать лет, во Вьетнаме стал сержантом и ожидал дальнейшего повышения. В тридцать он собирался стать самым молодым армейским сержантом-майором.

— Мне сейчас двадцать два года, и я получу это звание ещё до тридцати, — хвастался он.

Дуган мог быть и забавным. Даже компанейским. Временами почти милым парнем, потому что был на удивление неофициален. Но у него имелась своя тёмная сторона. Достаточно было заглянуть в жестокие чёрные глаза, горящие под широкополой шляпой.

Он был дерзок и прям, как удар кулака, настоящий человек насилия. Отголоски ли боёв во Вьетнаме так подействовали на его нервы — мы не знали. Но в редкие минуты, когда он, выпив, немного расслаблялся и снисходил до разговоров с нами о войне, он держался на расстоянии. И его глаза посверкивали зло и отстранённо.

Эрни Дуган произносил слова так громко, будто пытался перекричать ураган. Пил так, словно вернулись времена Сухого закона. Трезвый был угрюм. Пьяный — невыносим и вёл себя, как бесшабашный ветеран пьяных драк из баров от Сан-Франциско до Сайгона.

В первые недели, бывало, он, шатаясь, возвращался поздно вечером в казарму, включал свет и обрушивался на нас, как медведь гризли. Придирался, грозил, унижал. Распускал руки. Награждал наших матерей цветистыми прозвищами. Заставлял отжиматься до тех пор, пока мышцы не сводило судорогой. Потом зажигался новой звездой, и даже воздух голубел, когда он расписывал наше армейское будущее в словах, от которых замерзал чистый спирт. Обычно всё это заканчивалось так же внезапно, как и начиналось. Дуган отключал свет, тащился в свою комнату на первом этаже, падал на койку и дрых до подъёма.