Зима мира - Кен Фоллетт Страница 17

Эрику захотелось съежиться. От снисходительности доктора Ротмана он чувствовал себя хуже, чем от презрения фрау Ротман.

– Доктор, – окликнула Ада, когда они были уже в дверях.

– Да, милая?

– Его зовут Курт.

– Отличное имя, – сказал доктор Ротман и вышел, а следом за ним – и Эрик.

VI

День, когда Ллойд вышел на работу в качестве помощника Вальтера фон Ульриха, был первым днем работы нового парламента.

Вальтер с Мод изо всех сил боролись за сохранение хрупкой немецкой демократии. Ллойд разделял их отчаяние – отчасти потому, что они были хорошие люди, с которыми он время от времени встречался всю свою жизнь, а отчасти потому, что боялся, что за Германией и Великобритания могла свернуть на дорогу в ад.

Выборы ничего не решили. Нацисты получили сорок четыре процента голосов, – больше, чем прежде, но все же меньше, чем пятьдесят один процент, которого они так жаждали.

Вальтер видел в этом надежду. Когда они ехали на открытие парламентской сессии, он сказал:

– Как они ни жульничали, а получить голоса большинства немцев так и не смогли! – Он ударил кулаком по рулю. – Что бы они ни говорили, не пользуются они популярностью! И чем дольше они остаются в правительстве, тем лучше будет видна народу их порочность.

У Ллойда не было в этом такой уверенности.

– Они позакрывали газеты оппозиции, отправили за решетку депутатов рейхстага, подкупили полицию – и все равно за них голосуют сорок четыре процента? Мне это не кажется обнадеживающим.

Здание рейхстага сильно пострадало от пожара, и пользоваться им было невозможно, поэтому парламент заседал в Кролль-опере, на противоположной стороне Кенигсплац. Кролль-опера представляла собой огромный комплекс, включающий три концертных зала и четырнадцать залов поменьше, а также бары и рестораны.

Приехав, они испытали потрясение. Площадь была оцеплена штурмовиками. Депутаты и их помощники толпились у входов, пытаясь попасть внутрь.

– Вот, значит, как Гитлер решил добиться своего?! – яростно произнес Вальтер. – Просто не пускать нас в зал?

Ллойд увидел, что двери охраняли коричневорубашечники. Тех, кто был в нацистской форме, они пропускали без вопросов, но все остальные должны были предъявить удостоверение. Мальчишка помладше Ллойда презрительно осмотрел его с головы до ног и наконец с ворчанием впустил. Это было запугивание, простое и неприкрытое.

Ллойд почувствовал, что закипает. Он терпеть не мог, когда его пытались запугивать. Он знал, что может запросто сбить с ног этого мальчишку в коричневой рубашке одним хорошим левым хуком. Он заставил себя держаться спокойно, отвернулся и вошел в дверь.

После драки в Народном театре мама осмотрела его шишку, большую, как яйцо, и велела ему отправляться домой, в Англию. Он ее все же уговорил, но едва-едва.

Она сказала, что у него нет никакого чувства самосохранения, но это было не совсем так. Иногда ему становилось по-настоящему страшно, но от этого всегда хотелось сражаться. Он инстинктивно стремился в бой, а не в бегство. Это и беспокоило его мать.

Как ни смешно, сама она была точно такой же. Она домой не собиралась. Ей было страшно – и в то же время радостно, что она находится в Берлине в этот переломный момент в истории Германии, а насилие и репрессии, свидетелем которых она оказалась, приводили ее в ярость, и она считала, что сможет написать книгу, в которой предупредит демократов других стран о тактике фашистов.

– Ты еще отчаянней, чем я, – сказал ей Ллойд, и она не нашла, что ему ответить.

В Кролль-опере было полно коричневорубашечников и людей из СС, многие были с оружием. Они стояли у всех дверей и каждым своим взглядом и жестом демонстрировали ненависть и презрение к любому, кто не поддерживал нацистов.

Вальтер опаздывал на собрание фракции Социал-демократической партии. Ллойд торопливо пошел по коридорам в поисках нужного зала. Заглянув в зал заседаний, он увидел, что с потолка свисает, господствуя над залом, огромное полотнище со свастикой.

Когда после полудня начались слушания, первым вопросом, вынесенным на обсуждение, был акт «О чрезвычайных полномочиях», позволяющий кабинету Гитлера проводить законы без одобрения рейхстага.

Последствия этого акта были бы ужасны. В результате Гитлер стал бы диктатором. Репрессии, запугивания, насилие, пытки и убийства, которые Германия увидела в последние несколько недель, стали бы постоянными. Это было немыслимо.

Но Ллойд не мог себе представить, чтобы хоть один парламент мира принял такой закон. Они бы сами лишили себя власти. Это было бы политическим самоубийством.

Он нашел социал-демократов в маленькой аудитории. Собрание уже началось. Ллойд показал аудиторию Вальтеру и был отправлен за кофе.

В очереди он оказался за бледным молодым человеком со внимательным взглядом, одет тот был весь в черное, как на похоронах. Немецкая речь Ллойда стала уже более беглой и разговорной, и у него появилась смелость заводить разговор с незнакомцами. Он узнал, что молодого человека в черном звали Генрих фон Кессель и он занимался тем же, что и Ллойд, – работал бесплатным помощником у своего отца, Готфрида фон Кесселя, депутата от Партии Центра, католической партии.

– Мой отец отлично знает Вальтера фон Ульриха, – сказал Генрих. – В четырнадцатом году они вместе работали в Лондоне в качестве атташе в немецком посольстве.

«Как тесен мир международной политики и дипломатии», – подумал Ллойд.

Генрих сказал Ллойду, что решением всех проблем Германии было бы возвращение в христианскую веру.

– Мне и самому, – честно сказал Ллойд, – не очень близко христианство. Надеюсь, вам не слишком неприятно это слышать. Родители моей матери – валлийские фундаменталисты, мать вообще равнодушна к религии, а отчим – еврей. Иногда мы посещаем молитвенный дом «Голгофа» – главным образом потому, что пастор – член партии лейбористов.

Генрих улыбнулся и ответил:

– Я буду за вас молиться.

Ллойд вспомнил, что католики не стремились обращать других в свою веру. Как они отличались от его фанатичных родственников в Эйбрауэне, считавших, что те, кто не разделяет их веры, по собственной воле отворачиваются от Бога и будут обречены на вечные муки!

Когда Ллойд вернулся на собрание партии социал-демократов, выступал Вальтер.

– Это не может произойти! – говорил он. – «Акт о чрезвычайных полномочиях» – конституциональная поправка, и требуется, чтобы за нее проголосовало две трети, то есть четыреста тридцать два голоса из возможных шестисот сорока семи.

Ставя на стол поднос, Ллойд в уме произвел подсчет. У нацистов было двести восемьдесят восемь мест, у националистов – их близких союзников – пятьдесят два, значит, всего – триста сорок, почти на сто меньше, чем нужно. Вальтер прав. Акт не пройдет. Ллойд успокоился и сел слушать обсуждение и совершенствовать свой немецкий.