Балатонский гамбит - Михель Гавен Страница 17

— Они станут не только хирургами, но и дипломатами, генералами и адмиралами, премьер-министрами даже. Да, да, так и будет. Слишком многих мужчин унесли эти две войны, лучших мужчин, самых храбрых, самых здоровых. В будущем явно будет ощущаться их недостаток, и женщинам ничего не останется, как ради своих детей, их будущего взвалить на свои плечи все это. Ведь если я чего-то добилась в жизни, то не ради того, чтобы встать вровень с мужчиной и получить погоны оберштурмбаннфюрера СС. Я думала, чем кормить своего сына, как его вырастить, и каждый день была вынуждена что-то делать. Вот и делала. Только сын погиб, и все потеряло смысл.

— Йохан из-за вас пошел на фронт, он хотел, чтобы вы его заметили. Он сам мне признался, что не хотел быть адъютантом. Он ждал, чтобы познакомиться с вами ближе. Но вы ездили в дивизию «Мертвая голова», туда, где служил ваш сын, а к нам приезжали редко. Но само по себе это говорит о многом. Это не просто развлечение, это та долгая и тайная страсть, которая теперь стала явной. Если вы хотите вечером отправиться к нему, — доктор встал за ее спиной, — я попрошу, чтобы вас отвезли. Вам действительно сейчас лучше быть с ним.

— Да, лучше. Спасибо, Мартин, — она повернулась. — Спасибо за все, что вы мне сказали. Я думаю, штурмфюрера с проникающим взрывным ранением живота надо оперировать в первую очередь. У него значительная кровопотеря, разрывы паренхиматозных органов.

— Да, фрау Ким, я абсолютно согласен, — кивнул Виланд.

— Тогда готовьте пациента.

— Вы будете оперировать?

— Нет, рука еще пока не та. Но я буду руководить тем, как это делаете вы.

* * *

— Йохан, смотри.

Шлетт дернул его за рукав. Он повернул голову.

Маренн спрыгнула с проехавшего БТРа и ждала на противоположной стороне дороги, когда можно будет перейти.

— Зачем? Ну зачем? — он первым подошел к ней, остановив проезжающую машину. — Ты не слушаешься доктора Виланда?

— Нет, не слушаюсь.

— Пойдем. У нас сегодня скромный постой. Всего лишь небольшой глиняный домишко, в нем холодно, но мы натопили.

Он взял ее за руку и повел за собой. В небольших сенях, уставленных старыми, перекосившимися бочками, они остались одни. Она видела, как он хочет ее поцеловать, но сдерживает себя. Тогда она сама прикоснулась губами к его губам.

— Нет, нет, — он сделал над собой усилие, чтобы не ответить. — Виланд сказал: одно неосторожное движение — и начнется кровотечение.

— Он всегда преувеличивает, этот доктор Виланд, — она поцеловала его в нос. — Все будет хорошо. Движения полезны. Я всегда говорю своим больным: если можете ходить, ходите, не надо лежать и ныть. Когда мышцы действуют, кислород поступает, сердце бьется, то все неприятности проходят быстрее. Все будет хорошо. Я приехала, чтобы остаться с тобой на ночь. Если ты этого хочешь…

— Хочу ли я? Ты еще спрашиваешь!

— Только не клади меня на спину, начнется сильный кашель, он может спровоцировать кровотечение. Не забывай, я ничуть не меньше Виланда знаю, что можно, а что нельзя. Он — перестраховщик. Хотя трудно упрекнуть его в том, что он обо мне заботится. Все, только не на спину, ладно, Йохан?

— Йохан, здесь переключили от Дитриха, — за дверью послышался голос Шлетта. — Что-то срочное.

Он поднял голову.

— Меня?

— Нет, фрау Ким.

— Меня? — она пожала плечами, села на кровати.

— Мне надо одеваться. С повязкой это не быстро.

— Сейчас, подожди. Одеваться не нужно.

Он встал, застегнул китель, вышел из комнаты в сени. Она накинула на плечи полосатый плед, забралась на кровать с ногами. Он вернулся спустя минуту, неся с собой аппарат на длинном шнуре.

— Вот, — он протянул ей трубку, и только сейчас она заметила, что он снял обручальное кольцо, остался только перстень на правой руке.

— Спасибо, — она взяла трубку.

— Да, это я. Что? Из Берлина?

Она вздрогнула, испытав замешательство.

— Ну, хорошо, давайте.

Йохан поставил аппарат на пол. Лег на постель рядом, положив ноги в начищенных сапогах на спинку кровати. Она заметила, что он смотрит на нее. Они думали об одном и том же.

В трубке затрещало.

— Мама, — через мгновение Маренн услышала голос Джилл.

— Джилл, девочка моя, — она радостно улыбнулась, с сердца точно упал камень.

— Джилл, что случилось? Ты заболела?

— Нет, мама, я здорова…

— Ну, хорошо.

Йохан закурил сигарету, потом взял с тумбочки открытую бутылку коньяка Хенесси, отпил из горлышка. Проведя пальцами по ее спине, сдернул с Маренн плед.

— Мама, я сижу на Беркаерштрассе, чтобы получить возможность поговорить с тобой, — продолжала Джилл взволнованно. — Жду, пока дадут связь. И то мне помог бригадефюрер, а то меня близко бы никто не пустил.

— А в чем дело, дорогая?

— Мама, тут что-то происходит, я ничего не понимаю.

— Что происходит?

— Ко мне на Беркаерштрассе все время приезжает штурмбаннфюрер Менгесгаузен.

— Зачем? Он за тобой ухаживает? — Маренн улыбнулась.

— За мной? Что ты! Я никому не позволяю за собой ухаживать. Я люблю Ральфа и все.

— Ты у меня умная, серьезная девочка. Тогда что?

— Он привозит из фюрербункера какие-то карточки в конвертах, — сообщила Джилл. — От фрейляйн Браун. Их уже скопилась тьма-тьмущая, я не знаю, куда их девать. У меня и так много бумаг. Даже бригадефюрер спросил, что это за корреспонденция и почему Менгесгаузен все время бегает туда-сюда. Я ответила, что это пишут маме. Он спрашивает: фюрер? Я говорю, нет, фрейляйн Браун. А что пишут, я не пойму. «Он ей сказал, что все, она ждала, но он не пришел, она плакала, звонила ему. Он не пришел опять, он с ней порвал, она опять плачет». И так в каждом конверте. Я в полном замешательстве, что мне со всем этим делать. А Гарри ждет ответа. Приезжает, спрашивает, есть ответ или нет. А я его спрашиваю, ты от кого ответа ждешь, от меня? Может, мне кто-то объяснит, что все это значит?

— Менгесгаузен развозит конвертики, — Маренн усмехнулась. — Если, не дай бог, большевики окажутся в Берлине, это будет его первое сражение за всю войну. Конечно, я понимаю, его заставляют, вот он и едет.

— Мама, я сказала Отто…

— Ты сказала Отто?

— Да, он последние дни приезжал в Грюнвальд вечером, даже на ночь оставался, у тебя в спальне.

Маренн вдруг закашлялась и прижала ладонь к губам. Йохан осторожно взял ее за плечи, повернул в сторону, дышать стало легче.

— Мама, ты кашляешь? Что с тобой?