Война перед войной - Михаил Слинкин Страница 17

«Да, пожалуй, только в магазинах и приходилось прежде общаться с афганками, — вспоминал Дмитрий. — Но и там разговор ограничивался либо обсуждением цены и качества товара, либо не выходил далее разбора особенностей национальной музыки или достоинств индийского кино, рейтинг которого у афганцев всегда был выше западного и советского».

Одиночество нарушил вестовой. Он молча внес поднос с ужином и остановился посреди комнаты в недоумении, не зная, куда его поставить. На тумбочке места уже не было. Недоумение сменилось какой-то мыслью. Вестовой опустил поднос на пол, вышел за дверь и вернулся с табуреткой, придвинул ее к кровати и поставил сверху поднос.

— Офарин, ворура! — произнес Дмитрий едва ли не единственную известную ему фразу на пушту, означавшую: «Браво, брат!»

Лицо вестового озарила неподдельная радость. Довольный похвалой, он вытащил из кармана ложку, тщательно обтер ее об штаны и положил на поднос рядом с тарелкой. Дмитрий дождался, когда вестовой выйдет из палаты, взял ложку и помыл ее горячим чаем. На ужин была подана «шоуле» — рисовая каша, которая, в отличие от «полоу» — плова, — готовится из другого сорта риса, как правило, круглого, и разваривается почти в однородную тягучую массу. Дмитрий с трудом проглотил ложку каши. В ней угадывалось наличие небольшого количества сухого молока и сахара. Масла не было. Дмитрий пожевал кусочек лаваша, потом высыпал в кашу сахар из стакана и налил себе «горького чаю», так афганцы называют чай без сахара. Выпил стакан, затем второй, потом третий. Если аппетита не было, то пить хотелось. Позвал вестового: «Эй, ворура!» — и жестом приказал убрать ужин.

Наргис не появлялась. Дмитрий взял градусник, стряхнул его и засунул под мышку. Улыбнулся, вспомнив, что «так тоже можно». Закурил. Вкуса табака не почувствовал, но докурил сигарету до конца. Это привычное занятие немного отвлекло. Вынул градусник. Температура сама собой пошла вниз — тридцать восемь с небольшим.

В палату явился уже знакомый по приемному покою фельдшер: принес лекарства в картонной коробочке, как потом выяснилось, не на один прием, а на несколько дней. Уселся на забытую вестовым табуретку и стал объяснять, что и как принимать, выкладывая таблетки на тумбочку. Когда почти все лекарства очутились на тумбочке, Дмитрий, указывая на оставшуюся в коробке упаковку аспирина, спросил:

— А это кому?

— Другим больным, — ответил фельдшер.

— Не мало ли? — поинтересовался Дмитрий.

— Мало, конечно, — ответил фельдшер. — В госпитале сотня больных, но денег отпускают совсем немного.

— Тогда забери лекарства! Я дам денег, купишь в аптеке то, что мне полагается.

Фельдшер испугался, видно, решив, что сболтнул нечто лишнее:

— Как можно, господин! Приказано лечить вас в первую очередь и самыми лучшими лекарствами. Я специально ездил за ними в город. Вот, смотрите!

Он схватил с тумбочки круглый футлярчик, быстро отвинтил крышку, вытряс на ладонь большую, с пятак, таблетку и бросил ее в стакан с водой. Таблетка зашипела, растворяясь, вверх потянулись пузырьки газа, и через несколько секунд в стакане была уже не просто вода, а желтоватый газированный напиток. Фельдшер взял стакан и протянул его Дмитрию:

— Витамины. Полезно!

«Ну, что с ними делать, — подумал Дмитрий. — Не ведают, что творят. Ухнули все деньги на лекарства одному человеку, только чтобы не ударить лицом в грязь перед иностранцем. Будто я не знаю их нищеты, не вижу голодных, больных и раненых в грязных повязках».

Фельдшер просительно заглядывал в глаза, как будто от того, выпьет больной шипучку с витамином или нет, зависит по меньшей мере честь его и всех госпитальных начальников. Дмитрий взял стакан, решив, однако, что другие лекарства принимать ни за что не будет. Фельдшер почти успокоился, а когда пациент допил под его внимательным взглядом стакан и поставил его на тумбочку, даже улыбнулся. Улыбка получилась очень естественной и доброй. Дмитрия заинтересовал этот красивый смуглый парень: разрез глаз выдавал в нем тюркское происхождение:

— Ты сам откуда?

— С севера, из Мазари-Шарифа, — ответил фельдшер.

— Узбек?

— Узбек.

— Не тяжело здесь, на юге? Земляков мало, да и край для тебя чужой.

— Нет, господин, — бодро ответил фельдшер, но по тому, как он отвел взгляд в сторону, стало ясно, что временами ему приходится нелегко. — Мне скоро домой. Я ведь срочную служу. Просто из-за того, что в Мазаре я работал в медпункте при химкомбинате, который советские помогали строить, меня направили в госпиталь, а не в строевые части.

— Такты, наверно, и по-русски говоришь.

— Да, господин, немного, — улыбнулся фельдшер. — Но вот пушту не знаю. Это плохо. Здесь в основном пуштуны, а они часто дари совсем не понимают, — сказал и бросил тревожный взгляд на дверь. Потом наклонился к Дмитрию и зашептал: — Господин! Почему-то к вам плохо относятся в госпитале. Не потому, что все лекарства вам. Нет. Из-за чего-то другого. Я не знаю, из-за чего. Но будьте осторожнее.

— Тебя как зовут? — спросил Дмитрий.

— Самат.

— Спасибо, Самат! И за лекарства, и за предупреждение. Но ты и сам будь осторожнее. Не доверяйся никому вот так, сразу.

— Вам можно, — сказал Самат. — Я работал с русскими. Знаю.

— Ну, давай, Самат, иди, больные ждут, — сказал Дмитрий по-русски.

— Давай, давай! — засмеялся, уходя, Самат.

«Вот те раз, чем же это я им не угодил? — Дмитрий закинул руки за голову, размышляя о предупреждении фельдшера. — Может, меня не за того принимают. Но не объяснять же каждому встречному, шагая в сортир под вооруженным конвоем, что ты — советский человек, не по своей воле попавший в госпиталь и лишь по недоразумению усиленно охраняемый».

Мысли текли вяло. Пытаясь разобраться в ситуации, Дмитрий постоянно отвлекался то на мелкие детали, то на ненужные обобщения. Он не без оснований полагал, что достаточно хорошо знает и, главное, понимает афганцев. Не пуштунов только, но и представителей других народов, населявших Афганистан. Ведь и пуштуны, и таджики, и узбеки, и персы, и чараймаки, и туркмены зачастую, особенно в Кабуле, имели больше общих черт, чем отличий: исповедовали одну религию — ислам; говорили на одном языке — дари; ели одну и ту же еду, предпочитая блюда из баранины и риса, которые обильно запивали черным или зеленым чаем. И в одежде у них все перемешалось довольно причудливо: почти все мужчины носили пирохан-о-патлун — национальные пуштунские широкие штаны, зауженные снизу, с длинной рубашкой; пуштуны с удовольствием накидывали поверх них цветастые туркменские халаты; таджики в городах предпочитали тюбетейке и чалме пуштунские шапки из каракуля, скроенные пирожком; а среди сельских жителей и кочевников были очень популярны практичные нуристанские головные уборы из светло-бежевого войлока с плоским верхом.

Еще в детстве Дмитрий, играя на улице с местными ребятишками, никогда не задумывался, к какой национальности они принадлежат. Все они были для него просто афганцами — не пуштунами, таджиками или узбеками, а афганцами. Внешне, одеждой, выделялись, пожалуй, лишь сикхи и индусы, как взрослые, так и дети. Только взрослые выходцы из Индии нестриженые волосы прятали под замысловатой чалмой, так требует их религия, а дети стягивали их пучком на голове под специальной шапочкой. Но на улице и они вели себя, как все остальные: дружили, обижались, спорили, играли, дрались по-детски, без особого ожесточения и злобы, не сбиваясь в группы по национальному признаку. Откровенно не любили, даже ненавидели, только англичан.