Красная капелла. Суперсеть ГРУ-НКВД в тылу III рейха - Жиль Перро Страница 15

После облавы на улице Атребат Москва по отношению к «Красной капелле» оказалась в положении прохожего, который, прилипнув к окну дансинга, наблюдает за происходящим внутри, не слыша музыкантов: движения танцующих столь же несуразны, сколь смехотворна деятельность агентов, донесения которых не поступают.

Берлинская сеть? Парализована непрофессиональной работой «пианистов» и попала под наблюдение функабвера. Брюссель? Машины с пеленгаторами постоянно курсируют по улицам. Париж? У Большого шефа нет передатчика. Генерал Суслопаров, отозванный на родину вместе с советским посольством, уехал, не оставив ему радиотехники, которую он столько раз запрашивал.

Что делать?

Последняя надежда, единственное спасение: Французская коммунистическая партия. В принципе Треппер не имеет права вступать в контакт с коммунистами. Золотое правило советских секретных служб гласит: разведывательные сети и местные коммунистические партии должны быть разделены непроницаемой перегородкой. Как у всякого правила здесь бывают исключения. Между резидентом и представителем партии происходят ежегодные встречи. Их всегда готовит Центр. Места этих встреч Трепперу сообщены заранее. Если ему присылают открытку с изображением Монблана, это означает, что он должен ждать представителя партии в таком-то пункте; вид старого марсельского порта указывает на другое место и т. д. Дата встречи? Чтобы вычислить ее, надо прибавить условленную заранее цифру к числу, указанному на почтовом штемпеле; время всегда одно и то же.

Если потребуют обстоятельства, партнеры могут договориться о более частых встречах — раз в месяц, например, но для этого нужно согласие Москвы. Такие вещи просто не делаются.

Только в феврале 1942 года, через два месяца после провала на улице Атребат, Треппер, чтобы не оказаться в изоляции, вступает в контакт с партией. Вполне возможно, что предварительная встреча произошла еще до 13 декабря и что собеседники договорились встречаться чаще.

В феврале представитель партии приходит на место встречи, держа в руках, как условленно заранее, малочитаемую в Париже газету. Он довольно молод, брюнет, среднего роста, очень элегантен. Псевдоним: Мишель. Треппер излагает ему свои просьбы. Во-первых, партия должна взять на себя передачу в Москву донесений, собранных за два месяца. Обычно это не делается, но необходимость вынуждает использовать партийный канал. Чтобы такое не повторялось — иначе можно свести на нет необходимую конспирацию, — разведывательную сеть очень срочно надо снабдить новым передатчиком.

Через несколько дней Мишель приносит Трепперу ответ из Москвы. Директор приказывает ему, как уже было сказано, связаться с Ефремовым и поставить его во главе бельгийской сети. Он разрешает в исключительных случаях передавать через коммунистов двести—триста групп цифр в неделю — это немного, но радиоканал партии уже перегружен. Что же касается нового передатчика, необходимого Трепперу, технические специалисты партии займутся этим.

На сцену выходит Фернан Порьоль. Это своего рода «пианист»-виртуоз в партии, специалист по «музыкальным шкатулкам», настоящий мэтр в сфере радиосвязи. Как он достиг этого? Мы не знаем. Порьоль — журналист, бывший главный редактор «Руж-миди», корреспондент «Юманите» в Марселе. Брюнет с правильными чертами лица, серьезного и открытого одновременно, он молодо улыбается, смотрит доброжелательно. Этот человек вручает Трепперу передатчик собственного изготовления. Самодельная рация не обладает необходимой мощностью для связи с Москвой, но вести передачи на Лондон может; радисты советского посольства, приняв информацию, будут передавать ее в Центр. Оставалось лишь найти «пианиста». Это легче, чем достать передатчик. Камилл, которого Треппер надеялся использовать в Париже, видимо, в тюрьме; но Суслопаров, хотя и не обеспечил Большого шефа рациями, назвал ему людей, которые могли бы передавать шифровки, — это супруги Сокол, коммунисты русско-польского происхождения. Они обращались в советское представительство с просьбой о репатриации. Профессия: радиотехники. Это обнадеживало.

Большой шеф, однако, не стал пороть горячку (он никогда этого не делал) и через своего «партнера» от партии запросил подробные сведения о Соколах. Сбор данных обернулся неожиданной стороной: супружеская пара, приехавшая из Бельгии, неизвестна французским коммунистам. Тогда запросили информацию у Коммунистической партии Бельгии — видите, как тщательно проводилась проверка? Пришел положительный ответ: абсолютно преданные борцы, изгнанные из Бельгии за политическую деятельность. Но что за причуда — назвали себя радиотехниками! По утверждению бельгийцев, Херш Сокол — врач, его жена Мира — социолог, доктор наук! Блажь? Нет, хитрость, невинная ложь, чтобы не оказаться в положении «перемещенных лиц» и облегчить себе возвращение на родину.

Они обращались с просьбой о репатриации в Россию за год до окончания учебы. Отказано под предлогом того, что их негде поселить в Москве. В 1935 году новое обращение с той же просьбой, и новый отказ. Поскольку им не удалось вернуться на социалистическую родину, они приобщаются к политической деятельности там, где живут, и вступают в Коммунистическую партию Бельгии — до этого они уже состояли членами левоэкстремистских студенческих организаций.

В 1938 году Соколов выдворяют из страны, и они находят убежище во Франции. На следующий день после объявления войны Херш вступает в Иностранный легион. Когда военная кампания провалилась, его демобилизовали. Что делать в оккупированной Франции еврею, коммунисту, без средств и ремесла? Попытаться уехать. Херш и Мира в третий раз обращаются с просьбой о репатриации в советское представительство в Париже. Но поскольку на этот раз речь идет о жизни и смерти, в графе «профессия» он пишет: мастер по ремонту радиоаппаратуры. Поскольку России не хватает технических специалистов, для радиомастера, может быть, скорее найдут жилье, чем для дипломированного врача или специалиста-обществоведа. Вот когда был подписан их смертный приговор.