Ах, война, что ты сделала... - Геннадий Синельников Страница 15

— Что-то не так? — испуганно спросил он меня.

— Какой же Геннадий Григорьевич — министр обороны? Геннадий Григорьевич — это я! А министр обороны — это Маршал Советского Союза Устинов Дмитрий Федорович! Я же тебе все написал! Что тебе и твоей матери еще непонятно?

Он взял письмо, повертел его в руках, прочитал и, видимо, так ничего и не поняв, вернул мне.

— Все, Миша, еще раз заикнешься со своей просьбой, раз и навсегда уйдешь в подразделение! Ты меня понял? Это наш последний разговор на эту тему. Я уже на одного тебя истратил килограмм дефицитной бумаги. Тебе уже скоро на дембель, а ты все сочиняешь небылицы. Пристроили тебя к штабу, и радуйся! Что тебе еще надо? Ни разу в рейд не ходил, не слышал, как пули свистят, всегда в тепле, сыт и тем не менее ты еще чем-то недоволен? Ну, это уже называется борзостью! Короче, так: в следующий раз пойдешь в моем БТРе в рейд. Убьют, значит, так тому и быть! Все, иди, готовься, вечером, возможно, выйдем на Кандагар!

Надо сказать, когда был получен приказ на выход и мы стали грузиться на технику, Миша в полной экипировке неотступно следовал за мной, чуть не наступая мне на пятки, и сел в БТР, как я ему и сказал при разговоре. Посмотрев на его бледное лицо и немного успокоившись, я дал ему команду остаться в палаточном городке. Его физиономия от счастья засияла, словно ясное солнышко.

В Афганистан Миша привез с собой старенький, с потертыми от времени клавишами, аккордеон. Он часто играл на нем, причем очень отвратительно, сбивался, фальшивил мелодию, забывал слова песни.

— Миша, ну, когда ты выучишь и нормально сыграешь и споешь нам, а? — спрашивали мы аккордеониста, собравшись за столом по какому-нибудь поводу.

Он начинал самозабвенно играть, но потом опять сбивался, и это портило всем настроение. Миша репетировал, учил слова, но улучшений не наблюдалось.

Однажды мы ушли на очередную операцию, а он остался в нашей четырехместной палатке охранять имущество. Вернувшись в батальон по делам и зайдя в палатку, я с ужасом обнаружил, что в том месте, где под моей койкой стоял деревянный ящик из-под патронов, приспособленный для хранения личных вещей и документов, палатка была аккуратно разрезана. Мне стало плохо: в ящике лежал мой партбилет, секретная топографическая карта, пистолет, другие документы, немного денег.

— Миша, где ящик? — закричал я.

Солдат нагнулся, поглядел под кровать, потом быстро заполз под нее и притаился там, словно маленький нашкодивший ребенок.

— Я же предупреждал тебя насчет этого ящика, охранник чертов! Меня же за утерянный партбилет из-за твоей тупости с должности снимут! К моему возвращению не найдешь, пеняй на себя!

Время не позволяло мне разбираться и заниматься поиском пропажи. Уезжал в район боевых действий с твердым намерением — по возвращении из рейда убрать Мишу из штабной палатки. Последствия за утерянные документы, пистолет и карту для меня могли быть самыми плачевными. Но, вернувшись с операции, я поговорил о пропаже с батальонным особистом, и тот пообещал найти мою потерю под гарантию, что по другим вещам и деньгам я не буду иметь к нему никаких претензий. Через полчаса партбилет, карта и пистолет были в моих руках. Жалко было остальных вещей и денег, но я дал слово, поэтому пришлось смолчать и забыть об остальной пропаже. Я давно подозревал одного солдата в том, что тот работает на особый отдел и дает им интересующую информацию. Видимо, мой ящичек тоже стал объектом внимания нашего особиста. Не найдя ничего особо ценного и компрометирующего меня, он разыграл спектакль оказания помощи, прибрав при этом для себя две мои месячные зарплаты чеками и кое-что по мелочам. Мои подозрения в отношении того солдата нашли свое подтверждение в дальнейшем. Я высказал свои предположения комбату, и мы тихонько оттеснили его от посещения штабной палатки. Найдя свою потерю, я снова успокоился и простил в очередной раз Мише его бестолковость.

При первой возможности я обменял у начальника клуба части Мишин старый аккордеон на новый. Он был очень рад этому и продолжал играть на нем, а больше на наших нервах. И тем не менее мне очень полюбились молдавские песни и мелодии. Я часто вспоминаю нашу палатку, непутевого Мишу с аккордеоном и его песни, а особенно полюбившуюся «Иванэ, Иванэ!».

Пролетели месяцы службы, подошло время и нашему, «особо приближенному», увольняться в запас. Не раз он заводил разговор о том, что заменщика на свое место уже подготовил, пора его утверждать в должности.

— Парень хороший! Я его знаю. Он не подведет. Правда, он не умеет играть на аккордеоне, но ничего. Возьмите его вместо меня, товарищ старший лейтенант.

— Ну, веди нам своего кадра, посмотрим, кто такой. Если такой же, как ты, то лучше даже и не приводи.

И вот Миша стоит передо мною со своим другом и земляком. Худой, кожа да кости, даже не испуганный, а безумный взгляд. Он был из числа тех молодых солдат, которые прибыли в часть несколько дней назад.

— Из Молдавии?

— Ага.

— Не «ага», а «так точно». Или в «учебке» вас этому не учили? Чем занимались там?

— Ремонтом казармы, квартир, на базы возили овощи перебирать и грузить. На каких-то дачах еще работали…

— Из автомата стрелял?

— Один раз.

— Хочешь в рейды ходить? Будешь смелым и храбрым, медаль или орден получишь, правда, может, и посмертно, на войне всякое бывает. Она здесь настоящая, а не игрушечная. Так как?

Я увидел уже знакомый мне дикий страх в глазах воина. Он молчал.

— Ну, что, Миша, заменщика ты себе подобрал достойного, но ничего — воспитаем и его. Вводи своего земляка в курс дел и готовься к отправке. Пойдет, а куда его денешь?

К слову сказать, новые офицеры управления батальона думали совсем по-другому. И когда мы с комбатом попали в госпиталь, исполняющий обязанности командира батальона начальник штаба направил Мишиного заменщика в подразделение, взяв в штаб более расторопного. Среди погибших в первом бою молодых солдат был и тот самый Мишин сменщик. Душманская пуля откуда-то снизу вошла ему в челюсть, разворотив половину черепа. Но это было потом, а сейчас я смотрел на солдата и с горечью думал: где же те бравые солдаты из «учебок», которых нам высокое начальство постоянно обещает направлять? Ответит ли когда-нибудь и кто-нибудь из них за это сырое пушечное мясо? Потому что, как и полтора года назад, стоит передо мною солдат, пусть его зовут по-другому, но это тот же самый Миша. Его ни в коем случае нельзя отправлять в бой, потому что он не создан для войны. Только куда было девать его и ему подобных, чтобы уберечь их от неминуемой гибели? На всех их не хватало штабных палаток и должностей. Они уже тогда, до первых своих боев, были обречены. Им стопроцентно была уготована смерть.

Перед отбытием домой Миша последний раз зашел в нашу палатку.

— Геннадий Григорьевич, — как-то не по-военному обратился он ко мне, — большое спасибо майору Пархомюку и вам за то, что вы сделали для меня.