Телохранитель - Сергей Скрипник Страница 15

В начале октября 1929 года Надир-хан разгромил и рассеял плохо организованную, практически лишенную народной поддержки армию Бача-и Сакао в сражении при местности Чарасья. У последнего был шанс спастись, но он предпочел поступить иначе, доверившись своему злейшему врагу, закоренелому пуштунскому шовинисту, с презрением и ненавистью относящемуся ко всем своим иноплеменным согражданам. Хабибулла прекрасно понимал, что обещанный ему «почетный плен» продлится недолго и уже стоит под седлом белоснежный скакун чистых кровей из конюшни бывшего падишаха, который согласно ритуалу растопчет своими копытами его отрубленную голову. Ждать оставалось недолго. Временами Бача-и Сакао казалось, что в ушах у него стоит надсадное жеребячье ржание — предвестник его скорой и лютой гибели.

Перед глазами в эти часы томительного ожидания промелькнула вся его жизнь, но времени охватить все и осмыслить уже не было. В проеме гулко открывшейся ржавой двери темницы возникла дюжая фигура палача.

* * *

«Церемониал» продолжался всего несколько минут. Палач решил не откладывать дело в долгий ящик. Он выволок Бача-и Сакао за шиворот на крыльцо зиндана. Тот упирался и что-то выкрикивал. По тональности его воплей можно было легко определить, что он вовсе не просит пощады, а бранится. Причем очень грязно. Дав приговоренному к смерти вволю выговориться, палач взмахнул острой, кривой саблей, раздался короткий глухой звук ее столкновения в воздухе с каким-то препятствием, и наступила тишина. Из отверстых артерий шеи хлестала во все стороны кровь. Голова Сына Водоноса упала под ноги палачу, и тот ловко, как в футболе, подкинул ее в воздух и швырнул прямо под копыта жеребца, который какое-то время топтался, вызывая ропот среди немногих, кто наблюдал за казнью.

Среди редких зрителей особо выделялся статный молодой мужчина лет тридцати пяти, одетый в английский мундир и с тюрбаном на голове. Это был специальный представитель Британской Короны на переговорах с генералом Надир-ханом граф майор Джек Элиот Смоллетт. В левой руке он держал стек, приложенный к плечу. Рядом с ним стоял Барзак Талагани, адъютант будущего третьего падишаха, которому тот наказал проследить, чтобы ритуал казни Бача-и Сакао был выполнен в точном соответствии с традицией.

— Я, как истинный британец, очень люблю конное поло, — признался Смоллетт своему соседу после того, как все было кончено. — Но, видя все это, я испытал чувство брезгливости и легкого ужаса. У меня до сих пор бегут мурашки по спине от такого зрелища. В старушке-Англии такого не увидишь.

Собеседник специального представителя ничего не ответил, промолчал.

— И все-таки вы, афганцы, все скопом — пуштуны, таджики, белуджи, хазрейцы — дикие и нецивилизованные люди, — добавил майор, чтобы как-то вызвать Талагани на предметный разговор. — Рубить человеку голову в просвещенном XX веке и бросать ее под копыта жеребца — невероятная лютость.

— Ваши соседи по европейской цивилизации — французы до сих пор используют адскую машину доктора Гильотэна, и у вас это не вызывает такого возмущения, — возразил адъютант.

— Да, я совсем забыл, любезный Барзак, что вы учились во Франции и всегда найдете, что мне возразить, — снисходительно сказал Смоллетт. — Я, признаться, всегда недолюбливал французов, и нет-нет да и называю их про себя лягушатниками.

— В этом вы не оригинальны, мистер Смоллетт.

— А я и не претендую на оригинальность, — парировал граф. — Французы наши союзники по Антанте, но это было десять лет назад. Сегодня мир изменился настолько, что следует задуматься о его дальнейшей судьбе. В то время как мы — истинные поборники цивилизации и демократии, делаем все, чтобы он не расползся по швам, наши, как вы выразились, соседи миндальничают с Советами, пытаются выстраивать с ними новую систему коллективной безопасности. А какая это безопасность, когда медведь-шатун, выкуренный зимой из своей берлоги, пытается влезть в ваш дом и все в нем сокрушить.

— Я понимаю, что ваше возвращение в нашу страну связано с тем, что вы будете пытаться контролировать и сдерживать русских на их южных границах. — Талагани учтиво склонил голову в сторону своего собеседника.

— Вы на редкость проницательны, любезный Барзак. — Смоллетт явно чувствовал себя выше своего визави и всячески это демонстрировал. — И я надеюсь, что это возвращение будет триумфальным. В истории Афганистана открывается новая страница.

В это самое время палач схватил окровавленную, раздробленную голову Бача-и Сакао за краешек все еще прочно сидевшей на ней чалмы и положил ему на грудь, затем накрыл обезглавленное тело конской попоной. Голова, лежавшая меж скрещенных рук мертвеца, зловеще бугрилась под ней.

— Эти ваши слова в антураже только что состоявшегося действа глубоко символичны. — На утонченное хамство британца афганец пытался отвечать тем же. — Новая страница открыта, а старая прикрыта старой, пропитанной лошадиным потом попоной. Но ведь еще год назад вы столь же рьяно, как и теперь моего повелителя, поддерживали этого таджикского выродка, проча ему кабульский трон. Не так ли, уважаемый мистер?

Беседа явно переставала быть томной, но Смоллетт намеренно решил не менять ее тональность.

— Видите ли, мой юный друг, — начал он издалека, — политика — это искусство возможного. Нашим людям в Лондоне глубоко безразлично, кто будет управлять вашей страной. Нас не волнует, обяжет ли ваш будущий повелитель носить афганских женщин чадру или эту самую окровавленную попону, которая так привлекла ваше внимание и стала поводом для ваших колкостей. Главное, чтобы наш человек в Кабуле выполнял некоторые обязательства перед нами, будь он опять-таки пуштун, таджик, белуджи или хазреец.

— Звучит цинично, но вполне честно, — признал адъютант. — Значит, вы нам даете полную свободу действий, чтобы мы и дальше выглядели в ваших глазах тупицами и дикарями.

— Безусловно, — согласился молодой граф. — Нравится вам рубить головы и потом топтать их взмыленными жеребцами — на здоровье. Но будьте добры придерживаться при этом совместных задач и планов. Бача-и Сакао оказался человеком, на которого нельзя было положиться.

— Но еще год назад вы делали безоговорочную ставку на него.

— Я и выразился ясно, сказав, что он оказался не тем, каким мы его хотели видеть. — С резкого тона Смоллетт решил перейти на более примирительный. — Вы, надеюсь, помните, любезный Барзак, что сказал лорд Бенджамен Дизраэли о вечных интересах Британии, у которой в связи с ними нет ни вечных друзей, ни вечных врагов. Бача-и Сакао — это всего лишь эпизод в процессе реализации нашего интереса в вашей стране, и Надир-хан, примеряющий сегодня корону Амануллы, — тоже эпизод, и вы, дражайший порученец, — тоже лишь эпизод, только еще менее значимый. Чтобы вас не обижать, признаюсь, что и я эпизод всей этой бесконечной кампании за утверждение идеалов Короны в мире. Мало того, Его величество король Георг V — эпизод, поскольку он когда-то умрет, и его преемник, и преемник его преемника тоже умрут, а интересы Британии бессмертны, ибо они для нас есть Бог.

Тирада графа показалась адъютанту слишком уж затянутой и пафосной. Он даже испытал чувство некоторой неловкости, потемнел лицом и хотел было откланяться, оставив собеседника наедине с его имперскими мыслями. Тем более немногочисленные свидетели казни уже разошлись. Палач окликнул Талагани, потом подбежал к нему и, протянув какой-то предмет в замурзанной тряпке, что-то выкрикнул на пушту. Порученец развернул тряпку так, чтобы Смоллетт не мог разглядеть, что в ней находится. На грязно-сером фоне заблестел орден Хедмат. Ни слова не сказав своему визави, Талагани спрятал его в нижний левый карман френча, извинился и попросил разрешения удалиться.