Два мира - Владимир Зазубрин Страница 14

В тот же день офицеры явились в полк. Солдаты встретили молодых офицеров тепло и радушно. Сразу же окружили их тесным кольцом. Начались расспросы о том, как идут дела в тылу, скоро ли придут на помощь союзники. На свои силы как будто не надеялись. Жаловались, что другие части, особенно из мобилизованных сибиряков, всегда подводят в бою, всегда приходится из-за них отступать.

— Мы деремся, деремся, наступаем, гоним красных, — говорил рыжебородый пожилой солдат, — а, смотришь, сибиряки паршивые побежали у тебя на фланге, ну, приходится и нам отступать.

— Командиров у нас вот тоже мало, — начал молодой унтер-офицер. — Чего же, у нас ротами фельдфебели да унтера командуют. А что унтер может? Все уж не то, что настоящий офицер. Образованность много значит. Мы вот теперь вам рады, как братьям родным.

Бородатые, усатые, добродушные лица улыбались, утвердительно кивали головами. Рыжебородый добавил:

— Что верно, то верно. Офицера нам нужны. Потому — специальность. Скажем, как мастер на заводе али фабрике, так и офицер в бою.

Офицеры чувствовали себя легко среди тесной толпы солдат. Всем им казалось, что они с этими людьми знакомы уже давно. Мотовилов размяк. Долго и ласково смотрел он на рыжебородого, потом положил ему руку на плечо, спросил:

— А ну, скажи, дядя, ты ведь женат, наверно, и детишки есть?

Рыжебородый удивленно немного приподнял брови:

— Как же, и жена, и трое ребят есть. Вместе воюем. Жена во втором разряде ездит.

— Да ну? — удивился офицер.

— Вы что, господин поручик, удивляетесь? — вмешался унтер-офицер. — У нас все почти что так на войну выехали, со всем семейством. Как в бою, так врозь, а как в резерв отойдем, так и вместе. Тут у нас и блины и оладьи пойдут. И бельишко помоют бабы и починят. У нас в дивизии насчет этого хорошо. У нас как одна семья все живут. Жалко только — мало уж нас, старых н-цев-то осталось.

Молодой, безусый пермяк Фома, вестовой подпоручика Барановского, ждал своего командира у костра. Барановский пришел веселый, оживленный.

— Ну, как живем, Фомушка? — громко крикнул он и сел к костру.

Фома встал, взял под козырек.

— Да садись, садись, чего там! — сказал офицер.

— Ничего, господин поручик, — улыбаясь, сел Фома. — Вот картошки вам сварил. Не хотите ли покушать?

Вестовой поставил перед Барановским котелок дымящегося, душистого картофеля.

— Молодец, Фомушка. Ну, давай, брат, вместе. Бери ложку!

Фома из вежливости было отказался, но потом стал помогать своему командиру. Котелок быстро опустел.

— Эх, чайку бы теперь, — вслух подумал Барановский.

Фома засмеялся:

— Чай готов, господин поручик!

— Ну, да ты, брат, настоящее сокровище, а не вестовой.

— Вот я и ягодки к чайку набрал, — добавил Фома, подавая офицеру большую кружку костяники.

После картофеля жажда была сильная, и чай, подкисленный ягодой, казался особенно вкусным. Барановский медленно тянул из кружки горячую влагу и пристально смотрел в потухающий костер.

Фома заговорил быстро, сердито посматривая на Барановского.

— А брат-то у меня комиссар. Комиссаром в Петрограде служит. Как узнал он, что я с белыми ушел, так домой письмо прислал, что Фома, дескать, не брат мне больше, а враг нутренной.

Барановский вспомнил, что у него на Волге остался семнадцатилетний брат и мать, что брата теперь, наверное, мобилизовали и что, возможно, он встретится с ним в бою.

— Фомушка, а ты не боишься с братом в бою встретиться?

Фома добродушно улыбнулся.

— Чего бояться, господин поручик? Какой он мне брат? Враг он, враг и есть, и не заметишь, как убьешь.

Барановский вздрогнул. В памяти всплыл образ высокого мальчика, ласкового брата Коли. Враги?.. Нет, никогда Коля ему не будет врагом. Это немыслимо.

— Фомушка, а у меня тоже есть брат у красных.

— Ну вот, оба мы одинаковые. Значит, брат на брата, — равнодушно как-то сказал Фома и зевнул. — Спать надо, господин поручик, — добавил он совсем уже сонным голосом.

Барановский покорно лег на приготовленную постель из сена. Фома поместился рядом. Лес тихо шумел верхушками. Солдаты давно уже спали. На дальнем конце поляны, у груды тухнущих углей стоял дневальный. Серая шинель его, темная сзади и на плечах, спереди была облита багровым жаром. Тонкой, кровавой паутиной поблескивали штыки винтовок, составленных в козлы. Ночь была темная и холодная. Облака черными, мохнатыми клубами плыли по небу. В голове офицера роились и медленно, как тяжелые тучи, тянулись мысли. Он никак не мог помириться с тем, что брат Коля — враг ему, что, может быть, завтра он, с перекошенным от злобы лицом, будет пускать в него пулю за пулей. Сырой холод сибирской ночи забирался под шинель, ледяными влажными лапами хватался за грудь. Барановскому не спалось.

— Фома, — толкнул он вестового, — а может быть, мы завтра в бою с братьями встретимся?

Фома уже спал и долго не мог понять вопроса, мычал в ответ и сонно переспрашивал:

— А? Что? Как? — пока наконец понял и ответил спокойно: — Все может быть.

Багрово-красная полоса света показалась на востоке, когда Барановский стал тяжело забываться. Засыпая, он видел в кровавом тумане рассвета искаженное злобой лицо брата Коли, и мысль, неясная и смутная, бродила в мозгу:

«Враги. Братья — враги! Брат на брата!»