"Волкодавы" Берии в Чечне. Против Абвера и абреков - Юлия Нестеренко Страница 14

— За последующие несколько дней я постепенно начал успокаиваться и как-то примиряться со своим новым положением военнопленного. Оно больше не казалось мне таким ужасным: кормили меня хорошо, и я уже почти подружился с Серегой. Самое главное, Чермоев больше не трогал меня. Но как оказалось, пока не трогал.

Перед очередным сеансом связи капитан вновь появился на пороге моей комнаты, его лицо и настроение явно не сулили мне ничего хорошего.

— Старшина, выйдите! — резко скомандовал он Нестеренко.

Тот не мог ослушаться старшего по званию и, сочувственно кивнув мне, покинул комнату.

— Встать! — Асланбек рявкнул так, что звякнули стекла.

Я был еще довольно слаб после перенесенной болезни, но послушно встал с постели и вытянулся перед ним.

— Догадываешься, что случилось?! — Чермоев глядел на меня, как удав на кролика, а его руки медленно расстегивали кобуру на бедре.

Я медленно отвел глаза и хмуро уставился в окно. Конечно, я догадывался, что случилось. Но что он будет делать? Ведь не пристрелит же меня прямо здесь?! А впрочем, лучше бы пристрелил, я не в силах больше терпеть его издевательства. Изо всех сил стараюсь сохранять внешнее спокойствие, но внутри меня всего трясет при одном воспоминании о том, как он бил меня на прошлом допросе.

— Ты почему ничего не сказал про ту радиограмму из Центра, насчет самолета?! Ты ведь знал, что надо встречать самолет?!

Ну, точно, моя самая худшая догадка оказалась верной: русские контрразведчики перехватили и Расшифровали радиограмму, присланную абвером накануне моего пленения. В ней говорилось о том, что наша группа должна оборудовать площадку для посадки транспортного «Юнкерса».

— Продолжаешь обманывать нас?!

Вообще-то у меня была надежда, что из-за этого самолета планы русских с радиоигрой потерпят провал, что абверовское начальство как-то сопоставит перерыв в радиосвязи с нашей группой и отсутствие нормальной встречи самолета, ведь это обязательно должно было бы их насторожить! Черт, «Юнкере» должен прилететь этой ночью, для успеха моего плана не хватило буквально пары дней, я не рассчитывал, что русские так быстро расшифруют наши радиограммы! Но что они хотят сделать, перехватить самолет?! Мало того что я стал невольным виновником пленения моих товарищей, теперь НКВД хочет, чтобы я помог им в захвате самолета и экипажа?! Лучше бы Серега убил меня тогда на роднике, по крайней мере я бы погиб как солдат! Господи, за что ты ставишь меня перед таким выбором, за что посылаешь мне эти нравственные и физические мучения, господи, я слишком слаб, я не выдержу!

Грубо толкая стволом пистолета в спину, капитан повел меня в штаб, по пути ругаясь последними словами и живописно рассказывая, что бы он сделал со мной, если бы не доброта товарища полковника. Я прекрасно сознавал, что Чермоев вполне может осуществить свои угрозы, и тоже надеялся только на гуманизм Лагодинского.

Однако полковник встретил меня непривычно сердитым лицом и даже не предложил, как обычно, сесть, что явно было плохим знаком.

— Гроне, ты что, действительно думаешь, что тебе удастся обмануть нашу контрразведку?! Ты, глупый мальчишка, вообще соображаешь, куда ты попал и что мы можем с тобой сделать?! — обманчивая мягкость уступает в голосе Лагодинского металлическим ноткам. — В общем, так: или ты сейчас выполняешь все, что надо, или я ухожу и оставляю тебя с капитаном Чермоевым. Уверяю, у него есть способы заставить тебя подчиняться и делать все, что мы требуем!

Стою, молча кусая губы, полковник нарочито медленно разворачивается и идет к выходу, Чермоев насмешливо смотрит на меня, подходит ближе…

— Господин полковник! — кричу я вслед Лагодинскому. — Пожалуйста, не надо уходить! Я… согласен…

Полковник жестом отпускает Чермоева, а мне предлагает сесть за стол и быстро зашифровать радиограмму в Центр, где сообщается, что наша группа готова принять транспортный самолет завтрашней ночью в два часа, даются координаты посадки и подтверждается условный сигнал — четыре костра, выложенные ромбом.

После успешно проведенного сеанса связи к полковнику вновь возвращается его обычное благодушное настроение. Но мои моральные терзания продолжаются, я медленно сгораю в огне угрызений своей совести: мысли о судьбе летчиков, которые попадут в плен, а возможно, будут убиты из-за моего малодушия, не дают мне покоя.

Полковник приказывает накормить меня, ведь я с утра ничего не ел, а уже полдень; вслух удивляется, что у меня нет аппетита. Пытаюсь промямлить какую-то нелепую отговорку; а он, словно догадываясь о моих душевных муках, покровительственно улыбается: «К сожалению, мы будем вынуждены дать этому самолету благополучно вернуться обратно, чтобы не возбуждать у абвера лишних подозрений».