Чистилище Сталинграда. Штрафники, снайперы, спецназ - Владимир Першанин Страница 14

– Оформим, товарищ майор, – четко козырнул Воронков.

Стрижак перевел блуждающий взгляд на бравого политрука. Во время атаки тот находился на поле боя (хоть и позади), поднимал людей. И сейчас стоял на вершине холма в простых сапогах, с такой же кирзовой кобурой на поясе, в обычной красноармейской пилотке. Слишком шустрый политрук, брошенный за грехи на укрепление штрафной роты, раздражал особиста, но придраться было не к чему. Майор чувствовал, что несправедливо обидел Елхова, но Воронков плел свои интриги, отрезая ему путь к отступлению:

– Замечание верное, товарищ майор, – строго соглашался он. – Недосмотрели. Разберемся с мародерами по всей строгости.

Стрижак от удивления лишь мотнул головой, старший политрук уверенно занимал в роте лидерство. Сожрет ведь Митрохина, Елхова и не подавится. Слава богу, что убрался представитель политотдела дивизии. Перед ним Воронков бы еще больше старался.

– Не надо разбираться, – устало отмахнулся майор. – Ограничьтесь выговором. Слышишь меня, Митрохин?

– Слышу.

– Ну, так руководи. Ты ведь командир, а не кто-то другой.

При этих словах он глянул на Воронкова, который мгновенно заулыбался в ответ. Особист не любил политработников и поддерживал строевых командиров.

Инцидент с деньгами, золотыми часами и перстнем мог иметь неприятные последствия. Трофеи – вещь щекотливая. Захваченное оружие, вражеское обмундирование, личные вещи и продукты питания предписывалось сдавать. В отношении таких вещей, как золотые часы, кольца, драгоценности, требования были категоричными – немедленно сдавать по описи. За несвоевременную сдачу и утаивание могли возбудить уголовное дело. Стрижак по долгу службы принимал деятельное участие в формировании штрафной роты и не хотел, чтобы его детище придушили после первого успешного боя. Через несколько часов он вызвал к себе Митрохина с Воронковым. Политрук сразу заявил:

– Я вынужден отразить факт утаивания драгоценностей в политдонесении.

– Тоже мне драгоценности. Часы паршивые да кольцо ворованное.

– Там еще иностранная валюта имелась.

– В сортир сходи с этими бумажками. Ну-ка, дай почитать, чего там написал.

Стрижак был уверен, политрук не направит бумагу без согласования с ним. Так и получилось. Воронков торговался и пытался уйти из штрафной роты на прежнюю комсомольскую должность, о чем поторопился заявить:

– Может, я неправильно изложил, но какой из меня политрук? Я всю жизнь в комсомоле работал.

При этих словах Стрижак слегка удивился, какая там вся жизнь? Воронкову было двадцать шесть лет, но житейской мудрости в нем хватало с избытком. И осторожное политдонесение, если не копаться, намекало на то, что золотой перстень и часы готовились к сдаче, то есть преступный замысел отсутствовал.

– Первый бой я провел, – сказал Воронков. – Отпустите меня.

– Отпущу. Договаривайся с политотделом.

Сделка состоялась. Теперь у Стрижака были развязаны руки. Он не сожалел, если уйдет Воронков, но решительного и грамотного Елхова отпускать не хотелось. Митрохин слишком осторожничал, взводные командиры погибли или выбыли по ранению. Неизвестно, кого пришлют. Бывший комбат в компании с лейтенантом Маневичем могли укрепить роту.

Стали обсуждать, каким способом убедить Елхова и Маневича остаться. Здравомыслящий человек пойдет командовать штрафниками только в случае крайней необходимости. Маневич получил легкое ранение, это означало, что в штрафной роте его удерживают лишь мелкие формальности. Елхов остался невредимым, но суд может снять судимость за умело организованную атаку.

Звание Елхову вернут, а вот насчет должности неизвестно. Этим обстоятельством воспользовался Стрижак и взял быка за рога.

– На батальон тебя не поставят, – категорично заявил он. – Предлагаю занять должность заместителя командира штрафной роты. Я говорил с председателем суда. Лицам, не смывшим свою вину кровью, наверняка будет отказано.

– Я и забыл, что у нас суды существуют. Впрочем, спасибо за откровенность. Я все же подожду решения.

– Ждать предстоит в качестве рядового штрафника, – напомнил Стрижак.

– Потерплю.

Между тем обстановка в Сталинграде резко ухудшилась. В начале октября немцы предприняли мощное наступление, снова потеснили наши войска и в нескольких местах оседлали берег Волги. Зашевелилась вся южная часть фронта.

Свою задачу рота выполнила и даже улучшила показатели дивизии. Сообщение о взятии рубежа мелькало в сводках, упоминался уничтоженный немецкий взвод. Потери штрафников были огромные. В жестоком наступательном бою на открытой местности число убитых значительно превышало количество раненых. Потери, как обычно, никто не считал.

В другой ситуации штрафников отвели бы к месту дислокации, но остатки роты, примерно девяносто человек, сидели на холме. Многие надеялись на реабилитацию, хотя перевод в обычные пехотные подразделения мало что меняет. Сунут в маршевую роту и прямиком на Сталинград. В те дни название города являлось не только символом упорной борьбы, но и местом, откуда живыми не возвращаются. На колонны бойцов, двигавшихся к разрушенному городу, смотрели как на смертников.

По этой причине сразу отказался от перевода старшина Глухов, справедливо полагая, что хозяйственные должности в любом подразделении заполнены, и ему придется встать в строй.

Третий взвод болтался между небом и землей, не имея командира. Неожиданно легко удалось убедить лейтенанта Маневича. Его вызвали в штаб, вручили решение суда о снятии судимости, возвращении прежнего звания и без лишних слов предложили возглавить взвод. Дисциплинированный белорус козырнул и пошел принимать людей.

Елхов нехотя встал в строй, непонятно на каких правах. Стрижак плел свои интриги, бумаги о реабилитации комбата ходили по кругу. Освобождали только раненых. Иван Межуев пребывал в растерянности и считал, сколько дней осталось до окончания двухмесячного срока. Знал, что второго боя не переживет. Борис Ходырев держался более уверенно, он числился временным командиром отделения и активно помогал своему другу Маневичу.

Дня четыре жизнь на высоте текла почти мирно. Даже прекратился минометный обстрел. От этого затишья ничего хорошего не ждали, но человек довольствуется малым – не стреляют, не гонят в атаку, и то хорошо. Дни по-прежнему стояли теплые, однако ночью ударили первые заморозки. Утром, на восходе солнца, полынь была стеклянно-голубой от инея и звенела под ногами. Через час трава сделалась мокрой, задул обычный ветер, люди вылезали из нор, зевали, закуривали первые самокрутки.

Старшина с помощниками носил кашу, хлеб, воду, рассказывал последние новости. Однако затишье быстро кончилось, и этому предшествовал жестокий авианалет.

«Юнкерсы» бомбили позиции пехотного полка. Ветер сносил огромные клубы дыма и рыжей глинистой пыли. Вытянув головы, бойцы смотрели, как самолеты, включив сирены, выстраиваются в карусель для нового удара. Виднелись черные кратеры воронок, некоторые из них пересекали ломаную линию траншеи.