Жили два друга - Геннадий Семенихин Страница 12

– Но меня радует то обстоятельство, – вдруг заулыбался Заворыгин, – что у нас в полку есть человек, способный это сделать. Из двадцати трех летавших экипажей один выполнил зачетное упражнение на «отлично». Командир этого экипажа при заходе на цель продемонстрировал прекрасный маневр. А что касается воздушного стрелка… Младший сержант Пчелинцев, два шага из строя.

Пчелинцев, сгорая от волнения, шагнул вперед, поворачиваясь лицом к строю, неловко стукнул каблуками.

Заворыгин показал на него рукой:

– Поглядите на этого мушкетера. Он сделал в «конусе» пробоин в три раза больше, чем надо для оценки «отлично». Ас! За отличные действия объявляю Пчелинцову благодарность и награждаю ручными часами.

А с завтрашнего дня назначаю его помощником руководителя по воздушно-стрелковой подготовке.

– С отчислением из экипажа? – всколыхнулся над строем одинокий голос Демина.

– С оставлением в рядах оного, – отрубил командир полка.

* * *

«Самое главное в жизни – это победить самого себя, – думал Демин, шагая на самолетную стоянку. – Ой как трудно протягивать руку тому, кого еще вчера считал откровенным своим противником, и поздравлять с успехом, в который сам ты никогда не верил. В таком вынужденном поздравлении скрытое признание собственного поражения. Разве не так?»

Солнце клонилось к западу, и лучи его не обдавали зноем. На желтом скошенном поле, что виднелось за аэродромом, гремела одинокая молотилка. Над острым краем небольшой рощицы, лениво распластав крылья, парил коршун. Тишина царила на учебном аэродроме, расположенном от фронта за двести километров. Возле «чертовой дюжины», как сам он прозвал свой самолет с тринадцатым номером на киле, тоже было затишье. Под щедрой прохладной тенью широкого крыла сидели механик Заморин и моторист Рамазанов, а Пчелинцев лежал на животе, вытянув длинные ноги в ярко начищенных сапогах и положив узкий подбородок на сцепленные ладони.

Шаги командира прервали их мирную и, видимо, уже довольно долгую беседу. Они готовы были вскочить, но Демин, явно подражая подполковнику Заворыгину, громко бросил свое командирское «вольно».

– Что это вы делаете здесь, друзья? – поинтересовался он, увидев в руке у «папаши» Заморина маленькие часики.

Василий Пахомович поднял на него усеянное веснушками лицо, степенно пояснил:

– Да вот награду Пчелинцева разглядываем всем колхозом. Исправно тикают, паршивцы. И думка у меня появилась. А что, если сходить в свободное время в ПАРМ (ПАРМ – полевые авиаремонтные мастерские.) и надпись сделать на крышке? Я ведь с граверным делом знаком. Как будет лучше, товарищ лейтенант:

«Младшему сержанту Л. В. Пчелинцеву от командира части» или же: «Л. В. Пчелинцеву за меткую воздушную стрельбу»? А подпись в обоих случаях – командир части.

– По-моему, второй вариант лучше, – чуть покраснев, так что это осталось незаметным под густым аэродромным загаром, одобрил Демин. – Кстати, товарищи.

Я не имел еще возможности поздравить нашего нового члена экипажа младшего сержанта Пчелинцева за снайперскую воздушную стрельбу. Только вы лежите, не вставайте… Прямо скажу: Пчелинцев ошеломил весь полк своей меткостью. Я даже не ожидал.

– Я и сам от себя не ожидал, товарищ командир, – дрогнувшим голосом ответил Пчелинцев, и его темные глаза благодарно засветились. – Чертовски хотелось самого себя превзойти. Да и вдохновение какое-то нахлынуло.

Демин присел на пожухлую траву, положил на колени планшетку.

– Однако вдохновение штука капризная. Пчелинцев, – возразил он мягко. – Утром оно есть, а к обеду, глядишь, улетучилось. Так что я надеюсь, что, когда мы начнем летать в бой, вы будете делать ставку не на вдохновение, а на мастерство и упорство. – Он придирчиво посмотрел на воздушного стрелка, ожидая ответной реплики, в которой могло прозвучать возражение. Но Пчелинцев приподнялся, сорвав травинку, сунул ее зеленым стебельком в рот.

– Совершенно верно вы заметили, товарищ командир Может, я и ошибаюсь, но от душевного подъема бойца часто зависит победа. Это так, посудите сами. Вот у Чапаева было вдохновение накануне штурма Лбищенска, он и вел себя героически. А если война сейчас не исчерпывается пятью-шестью гениальными сражениями, как это было раньше? Если надо воевать много дней и ночей, в дождь и холод, в зной и метели, как сейчас, когда схлестнулись две такие силы – мы и Гитлер? Разве можно ожидать, что воины будут уходить с вдохновением в каждый бой? Чепуха, фантазия, вздор. Вам надо лететь, а у вас ноет зуб или пришло с плохой вестью письмо. Или вы просто устали и к самолету идете вялой, расслабленной походкой. Так разве можно думать, что в каждый боевой вылет летчик идет с особенным душевным подъемом или вдохновением, как я тут неосмотрительно выразился? Разумеется, нет. И я считаю, что в бой надо идти как на тяжелую, но обязательную работу.

– К сожалению, это верно, – вздохнул Демин, а про себя подумал: «Однако у этого парня извилины работают».

Это все было в четверг. А в пятницу утром Демин снова стал свидетелем эпизода, никак не соответствовавшего привычному укладу жизни его экипажа. Пчелинцев сидел на скамейке, на его коленях лежал твердый лист картона с наколотой белой бумагой. Ссутулясь над картоном, воздушный стрелок делал короткие движения карандашом. За его спиной стояли оружейница Магомедова и восторженно улыбающийся моторист Рамазанов.

А впереди, метрах в пятнадцати – двенадцати, рукой поглаживая металлическую лопасть винта, застыл у самолета Василий Пахомович Заморин. Был он в отглаженной гимнастерке, на груди белели две медали «За отвагу», с которыми пришел он из пехоты в авиацию после трудного сорок первого года. Желтые полоски – отметка о двух тяжелых ранениях – украшали гимнастерку, туго перепоясанную солдатским ремнем.

– Ну как там? Что-нибудь робится? – раздался его басок, и Демин только теперь понял, что это Пчелинцеву позирует «папаша» Заморин.

– Здравствуйте, друзья, – сказал неожиданно появившийся лейтенант, – продолжайте свои занятия, – и через плечо Пчелинцева посмотрел на широкий лист бумаги. Увидел острый нос ИЛа, лопасти винта и почти вровень со втулкой самолета широкое, доброе лицо механика. И ремень с волной складочек над ним, и загорелая сильная рука с выпуклыми жилами, и седые волосы, выбившиеся из-под чистой, незамасленной пилотки, хранившейся, по-видимому, для особых парадных случаев, – все было как у живого, всамделишного Заморила.

– Не волнуйтесь, Василий Пахомович, – улыбнулся Демин. – Дело у младшего сержанта действительно робится. Вот только глаза подкачали. У вас они добрее. А тут какие-то стальные.

– Да, товарищ командир, – не отрываясь от рисунка, пробормотал Пчелинцев, – глаза действительно не того. Мне бы для них талант Брюллова.

– Да вы для нашего экипажа больше чем Левитан, Леня, – засмеялась звонко Магомедова. А Демин мысленно отметил: «Смотри-ка, он ей уже Леня! Хорошо, что хоть не Ленечка».

– Спасибо за комплимент, сударыня оружейница, – встряхнул курчавой головой Пчелинцев.