Под Баграмом - Владимир Быков Страница 11

За время пребывания в Афганистане у меня было много совместных дел, служебных и товарищеских контактов с советскими военными, преимущественно командирами. Я, в большей мере человек гражданский, проникся глубоким уважением к этим людям. Первое, что восхищало в них — высокое чувство долга, самоотверженность при выполнении задачи. Вернувшись в Союз, я часто ставил в пример своим подчинённым эти качества армейских офицеров, у которых не принято ссылаться на объективные трудности, а все силы направляются на то, чтобы искать и найти способ выполнения приказа. Мне импонировало то, что армейские офицеры открыты в общении, искренни во взаимоотношениях, верны и надёжны в товариществе.

Мы тесно сотрудничали с командованием 108-й дивизии, командовали которой в разное время генералы Миронов Валерий Иванович, Уставщиков Григорий Иванович, начальником штаба был полковник Кандалин Геннадий Иванович, начальниками политотдела — подполковники Фёдоров Виктор Сергеевич, Козлов Алексей Иванович. Поддерживали взаимодействие с командиром батальона, охранявшего Баграмскую авиабазу, Федорищевым Юрием Матвеевичем, командованием отдельного парашютно-десантного полка (командиры в разное время полковники — Грачёв Павел Сергеевич, Фёдоров Александр Николаевич, замполит — подполковник Кудинов Владимир Дмитриевич, начальник штаба — майор Сигуткин Алексей Алексеевич), отдельного сапёрного полка (командиры — подполковник Бондаренко Александр Тимофеевич и полковник Лошкарёв Геннадий Константинович, замполит — подполковник Палецкий Юрий Фёдорович). Нередко встречались по разным вопросам с командованием 177-го мотострелкового и танкового полка 108-й дивизии, командиром авиаполка полковником Котом Виктором Севостьяновичем, другими командирами авиационных частей и подразделений. Мы общались не только по служебным делам, но и вместе встречали праздники — то в дивизии, то в сапёрном полку, то у нас, приглашались на них афганские военные и провинциальное руководство, которые, в свою очередь, приглашали на праздники нас и советских военных.

Упомянутые В. С. Кот и П. С. Грачёв за боевую работу в Афганистане получили звание Героя Советского Союза. Удостоен звания Героя и служивший в Баграме Р. С. Аушев. Командир части, тем более соединения, действующей армии практически работает круглые сутки. В любой момент он должен быть в готовности управлять боевыми действиями, реагировать на осложняющуюся обстановку. В любую минуту может позвонить начальство из штаба армии, а то и из военного округа и даже из Москвы. В дивизию прибывало много визитёров высокого ранга из разных эшелонов военной иерархии. Практически комдив не имел возможности хоть как-то «растормозиться». Я, как руководитель группы, хотя и никак несравнимой по масштабу с дивизией, тоже практически круглосуточно был при исполнении обязанностей. Сложная обстановка, общие дела, определённая схожесть характеров, землячество сблизили меня в Г. И. Уставщиковым (он родом из Гомеля). Когда я приезжал в дивизию, Григорий Иванович всегда находил возможность пригласить меня в своё жильё, угощал, чем был богат, мы откровенно делились наболевшим, и в трудную минуту от такого общения становилось легче на душе. Когда ему было невмоготу от дел и казарменной обстановки, он хоть на час приезжал с таким же визитом ко мне. С ним, правда, прибывал и стоял под дверью БТР, обеспечивавший связь с частями и начальством. Добрые товарищеские отношения связывали меня с коллегой по профессии — прокурором Баграмского гарнизона Владиславом Константиновичем Матвеевым.

От жары, пыли летом, холода зимой, от постоянных стрессов универсальным средством была баня. На Баграме в каждом подразделении была своя баня. Топили баню керосином. Трудности были с вениками — берёзы там не растут, и пользовались дефицитными и не очень удобными эвкалиптовыми, которые лётчики привозили из более южных мест. Я, возвращаясь из отпуска, вёз в Афганистан пять веников. Таможенники и милиция в аэропорту, просветив мой багаж, долго уточняли, что это за вещи.

Из посещений различных воинских частей и подразделений я вынес впечатление, что бдительностью, чёткостью, порядком заметно отличались десантники. Уже при подъезде к КПП десантной части метров за 300–400 за твоей машиной пристально следил дежурный наряд КПП. При выходе из машины ощупают тебя взглядом, действуя собранно, «настороже», немедленно подойдут, спросят, кто такой, к кому, тут же доложат командиру, чётко выполнят его указание. Кстати, мы, сотрудники МВД, были в ДРА без каких-либо личных документов, и предполагать в нас можно было кого хочешь.

Во время проводившихся операций местные жители иногда жаловались милиции о совершённых советскими солдатами кражах. Милиция докладывала это нам — советникам, а мы — соответствующим советским командирам. Обычно заинтересованности в проверке таких жалоб командиры не проявляли, чаще отмахивались, что мои, мол, такое сделать не могли. Однажды в Чарикаре со склада царандоя, располагавшегося во дворе провинциального комитета НДПА, где размещалась и советская десантная рота, пропали сотни две-три удобных армейских полусапог итальянского производства. Хотя у некоторых десантников на ногах были такие сапоги, командиры долго уклонялись от моего требования вернуть обувь, и мне с большим трудом удалось сыскать лишь часть её.

Один раз был свидетелем весьма оперативного и строгого реагирования на факт кражи. Как-то советский батальон и с ним царандой участвовали в небольшой операции. С ночи солдаты лазили по горам, вели перестрелку с партизанами, обыскивали кишлак, а когда около 16 часов вернулись к месту сбора, одна женщина пожаловалась, что при осмотре дома солдат забрал маленький радиоприёмник. Командир десантного полка Фёдоров А. Н. построил подразделение, и женщина опознала виновного, украденное нашли в его вещмешке, нашли какую-то краденую вещь и ещё у одного солдата. Командир скомандовал провинившейся роте «Бегом марш», и километра три люди бежали — усталые, страшно злые, стиснув зубы, кто послабее — еле переставляя ноги, волоча за собой оружие и амуницию.

Конечно, любые проявления мародёрства недопустимы, они приносят вред не только населению, авторитету государства, но и самому войску, разлагая его. Но нельзя не сказать о жалком материальном положении нашего солдата. Прослужив год-два в действующей армии в чужой стране молодой человек уезжал к матери, невесте, не будучи в состоянии купить хоть какие-нибудь подарки им, не говоря уже о своих личных потребностях. Как мне известно от одного солдата-земляка из Вилейки, с которым я говорил на аэродроме в Газни, отправляя домой, им запрещали что-либо везти с собой, даже пустяшный брелок.

Несколько комичных ситуаций, связанных с тем, что мы плохо вписывались в некоторые армейские нравы, традиции, которые можно отнести к проявлениям армейской профессиональной деформации. Я сам иногда грешу нецензурным словом, слушал незаурядных матерщинников в системе МВД, но лидерство в этом бесспорно держала армия. Мне иногда приходилось звонить по телефону из одного воинского подразделения. Связь, особенно если на линии надо было пройти несколько телефонистов, давалась с трудом, где-то глохла, пропадала, несмотря на мои просьбы: «Земляк, дай „Амур“» или «срочно нужен „Урал“» и т. п. Кто-либо из присутствующих офицеров с укоризной обращался ко мне: «Товарищ полковник, кто же так разговаривает?» — брал трубку и командирским голосом «раскалял» линию связи таким многоэтажным матом, такой искусной и громкой руганью, что необходимый абонент действительно скоро находился.