Ну как, испугался? - Роберт Лоуренс Стайн Страница 9

— У меня все из головы не идет это спасение ребенка, — сказала Эйми. — Это было что-то невероятное.

— А, ерунда, — бросил я.

Это было через неделю после паучьего испытания. Стоял ясный прохладный вечер. Это было в субботу. Родители Эйми ушли на весь вечер, и мы сидели у нее.

— Ты, наверное, хотел бы посмотреть еще ужастиков? — говорит Эйми. Поверх синего свитера она напялила черный свитер со спущенными рукавами, которые болтались до колен. — Только — увы! — папа уже отнес их обратно в прокат.

— Жаль, — говорю, хотя готов был плясать от радости. Еще одного созерцания «Убийцы в лагере» мне не выдержать. А продолжения обычно еще круче оригинала.

Что-то стукнуло в окно, и я чуть не подскочил до потолка.

Трейвис с компанией?

Слава богу, нет. Так, камешек или лист, брошенный ветром в окно.

Трейвис извел меня, всю неделю намекая, что придумал какое-то безумное испытание.

— Вдвое больше или ничего, — доканывал он меня. — А тебе точно ничего не достанется.

Уж чего только я не делал, чтоб хоть что-нибудь выудить у него. Он знай смеется и потирает руки, как злодей из мультиков.

— Любишь пинг-понг? — спрашивает Эйми. Я киваю:

— Страсть как люблю. В прошлое лето я завоевал первое место по пинг-понгу в лагере.

У нее так и вспыхнули глаза.

— Дану.

Вообще-то не совсем так. По правде, первое место выиграла наша команда, а я там был пятым колесом в колеснице.

— Жаль, стола нет, — говорю, — а то бы я тебе показал.

Эйми, довольная, смеется.

— Почему нет, есть, — и хватает меня за руку. — Пошли. Он в подвале. Это мы еще посмотрим, кто кому покажет. Я тебе такие крученые подачки устрою…

Крученые подачи? Это еще что такое? Когда я подаю, шарик сразу врезается в сетку.

Я останавливаюсь как вкопанный на первой ступеньке, ведущей в подвал. Эйми включает лампочку под потолком. Лестница крутая и дальше носа ничего не видно.

— Папа сделал там целый спортзал, — объясняет Эйми. — Вся беда только в том, что от сушилки там сплошной пар.

Я вцепился в поручни и как завороженный смотрю вниз. Деревянные ступеньки жалобно скрипят у меня под ногами.

Я добрался уже до середины, когда свет вдруг вырубился. Я остолбенел и уставился в кромешный мрак внизу.

— Вечно с этим светом беда, — замечает Эйми. — Замыкание или что-то в этом роде.

Вы и так уже, наверное, догадались, что больше всего на свете я боюсь темноты. Вернее, в известных мне местах я ее не так уж и боюсь, то есть я хочу сказать, что спать у себя в комнате я могу и без света.

Но в Эймином-то подвале я в жизни не бывал. И вот стою я на этой скрипучей лестнице в кромешной тьме, ни зги не видать, и, ясное дело, я начинаю дрожать как осиновый лист.

— Да ты чего там застрял? — раздается голос Эйми. — Спускайся же.

Откашливаюсь. Рука как прилипла к перилам.

— Там… эээ… уж очень темно. Эйми смеется.

— Но ты же не боишься темноты, Крэг. Я пытаюсь выдавить улыбку.

— Конечно не боюсь. — Только голос у меня дрожит.

— Ну так спускайся, — настаивает Эйми и несильно подталкивает в спину, отчего я чуть кубарем не скатываюсь вниз.

— Я… я… — заикаюсь я. — Я не боюсь темноты, но боюсь подвалов.

Эйми с удивлением в голосе переспрашивает:

— Боишься подвалов? — Она явно не верит. — Ты что, хочешь сказать, что чего-то ты все-таки боишься?

У меня горло словно железным обручем сдавило, будто я проглотил орех целиком, не прожевав. Я снова прокашлялся и выдавил:

— Да, подвалов.

— А почему? — не унимается Эйми.

— Видишь ли, когда я был маленький, — начал я. Думай, думай, Крэг. Работай мозгами. Придумай что-нибудь правдоподобное. — Когда я был маленький, мама как-то принесла меня в подвал. Она там не то стирала, не то гладила, уж точно и не помню. А вот все остальное помню как сейчас.

Ну давай, давай живее, Крэг. Что там случилось дальше? Что тебя так напугало?

— Ну и что дальше? — спрашивает Эйми. Хороший вопрос. Я и сам хотел бы знать.

— Э… ну, значит, так. Тут звонит телефон, — придумываю я дальше. — Мама наверх. А обо мне забыла. Оставила меня там, а сама побежала наверх.

— Сколько ж тебе тогда было? — все допытывается Эйми.

— Даже не знаю. Я тогда считать не умел, — нахожусь я. — Только я тогда еще ходить не мог, насколько мне помнится. Только сидел. И… и…

«И… и…». Ну чего заикал? Что там дальше? Да шевели мозгами, Крэг!

— Тебе трудно об этом рассказывать? — сочувственным голосом спрашивает Эйми.

— Типа того, — говорю. — Представляешь, все мыши из нор повылазили. Я даже толком и не скажу, мыши это были или крысы. Только представляешь, я там один-одинешенек, а они лезут из всех щелей и…

— Какой ужас! — вскрикивает Эйми. — Ты, должно быть, до смерти перепугался. А что они делали?

А что они делали? Действительно, а что они делали? Вырвали у меня глаза? Не мели ерунду. Может, кусали мои голые ножки? Тьфу, чушь какая.

— Да ничего. Сидели и смотрели на меня. Никогда не забуду, как они сидели и дико смотрели на меня, а глаза красным огнем горят. Вот с тех пор я как огня боюсь подвалов.

Ну вот, теперь Эйми все обо мне знает, думал я, вглядываясь в тьму внизу. Теперь она знает, что я последний трус.

— Нет, только подумать! — вдруг воскликнула Эйми. — Это самое смелое, что я когда-либо видела.

— Чего-чего?

— Да разве это не смелость — рассказать мне такое? — с восторгом говорит Эйми. — Какое мужество надо иметь, чтобы рассказать мне про все это!

— Я… да…

В этот момент раздался звонок. Звонили в дверь. Кто-то пришел. Спасенный звонком, подумал я про себя. Ха, спасенный!

— Я знаю, кто там, — заявляет Эйми, поворачивает и бежит вверх по лестнице.

Я что есть духу за ней:

— А кто?

— Трейвис и Брэд с ребятами, — бросает на ходу Эйми, устремляясь к входной двери.

Час от часу не легче!

— Я забыла сказать тебе, — добавляет она. — Они сказали, что сегодня вечером придут, чтобы снова испытать тебя.