Титус Кроу - Брайан Ламли Страница 82

Меня поджидал второй птеранодон! Он сидел сложив крылья на спине и склонив голову набок. Его красные глаза смотрели на меня выжидательно, немигающе, почти гипнотически. О нет, она не забыла про меня, эта мерзкая тварь! Наверное, ее отбывший сородич наелся сочной крабьей мякоти, а этот гад, похоже, остался голодным и твердо вознамерился полакомиться мной.

Ну уж нет.

Я снова начал пятиться назад. Наконец птеранодон стал едва виден. Но тут тварь с интересом засунула голову в раструб раковины. Нет, пока что мне было нечего бояться. Птеранодон не мог до меня дотянуться. Здоровенная клиновидная голова и длинный клюв попросту не могли двигаться в просвете витой раковины. Стоило только птеранодону попытаться протиснуться вперед, как его голова с клювом сразу застряла. В испуге летучая рептилия рванулась назад и при этом раскачала раковину аммонита. Наконец птеранодон выдернул голову. Пару секунд стояла тишина, а в следующее мгновение тварь начала колотить клювом по ракушке снаружи, и у меня в ушах зазвенело от грохота. В тесном пространстве удары звучали оглушительно, словно автоматные очереди!

Боже всемогущий! Выдержит ли раковина такое свирепое нападение? Я с трудом терпел жуткий грохот и был уверен, что в любой момент мое убежище может разлететься на кусочки и я достанусь птеранодону на завтрак, словно личинка короеда голодному дятлу, разбившему клювом слой коры! Но на счастье, безжалостные удары вскоре прекратились.

Довольно долго было тихо, и я уже решил, что птеранодон ретировался. Тогда я осмелился снова двинуться к выходу из гигантской раковины. Увы, летучая рептилия поджидала меня. Птеранодон пялился на меня так же пристально, склонив голову набок. Глядя на это чудовище, я не мог не припомнить строки из «Острова Эпиорниса» Герберта Уэллса ^[41]. «Огромная, глупая, неуклюжая, устаревшая птица! И я — человек, наследник столетий, и так далее».

О, я прекрасно понимаю, что существо в рассказе Уэллса было настоящей птицей, а передо мной сидела рептилия. Но при этом мое положение было ничуть не лучше, чем у героя этого рассказа, — на самом деле, оно было намного хуже. Герой рассказа Уэллса хотя бы находился в своем собственном времени ^[42]. Эпиорнисы не вымерли, они были истреблены.

Мало-помалу день клонился к вечеру. Время от времени я решался продвинуться вперед и выглянуть из раструба огромной раковины, но каждый раз передо мной представал устроивший на меня осаду птеранодон. Сила его терпения была такова, что я был готов присвоить ему звание доисторического Иова. Время от времени слышалось зловредное стаккато — ящер свирепо тюкал клювом по раковине. Но к этому я вскоре привык. И вот ведь что странно: невзирая на то, что я немного проголодался и хотел пить, и несмотря на то, что снаружи меня поджидал воплощенный кошмар, внутри витой раковины мне нравилось намного больше, чем в моей тесной, каменистой горной пещерке, где я провел предыдущую ночь. До меня дошло, что здесь я в полной безопасности. И как только я это осознал, нервное напряжение, терзавшее меня уже почти целые сутки напролет, сменилось расслабленной усталостью, а на смену усталости вскоре пришел сон.

Внезапно на раковину обрушилась атака такой силы, что меня чуть не вышвырнуло наружу через раструб. Я все же успел окончательно проснуться и уперся руками в стенки просвета. Что же так грубо разбудило меня? Заспанное сознание не давало ответа на вопрос. Послышался рокот наподобие звука далекого грома, потом почву основательно тряхнуло, и раковина так сильно накренилась набок, что я снова чуть было не оказался снаружи. Тут уж от сна не осталось ни следа, и…

Земля снова дрогнула, раковину начало резко подбрасывать. Я с большим трудом удерживался за стенки. Снаружи донеслось испуганное хриплое карканье, и даже через стенки своего аммонитского убежища я различил оранжевое свечение. Это могло означать только одно: новый всплеск вулканической активности, второе извержение!

На фоне басового рокота недр земли послышалось отчаянное хлопанье кожистых крыльев и резкое шипение вскипевшей воды. Я слышал, как визгливо кричал птеранодон, набирая высоту. Когда я наконец в испуге выбрался наружу из раковины, я увидел силуэт птеранодона, исчезающий в вышине, на фоне неба, озаренного светом над далекими горами.

Новорожденный вулкан в море снова заработал. На этот раз он почти целиком погрузился в море, а в это же самое время из воды высунулись новые конусы, дальше от берега. Мои ступни обдало прихлынувшей прохладной водой. Прилив приподнял гигантскую раковину, и она поплыла вдоль берега. Я торопливо стал уходить подальше от моря, повыше по склону горы. Я опасался нового цунами — подобного тому, из-за которого оказался в столь бедственном положении. Однако цунами не образовалось. Наоборот, разволновавшееся море быстро отступило от берега.

Вблизи от вулканического острова волны быстро покрылись белыми вспененными гребешками, и я ясно увидел, что новорожденный вулкан действительно уходит под воду. Чуть дальше, позади образовавшегося рифа, на расстоянии порядка пяти-шести миль от берега, ночную тьму рассеивали огни новых вулканов, с шипением извергавших пламя на поверхность моря. Я, оказывается, проспал почти всю ночь. На горизонте занималась заря. У меня на глазах над морем возник край солнца, и оно озарило фантастическое зрелище.

Все море было охвачено огнем! На многие мили вокруг поверхность воды озаряло пламя подводных извержений. К небу устремлялись фонтаны кипящих гейзеров, волны растерянно метались в разные стороны. Позади меня вспыхнули холмы — реки лавы потекли по их склонам. Справа от меня эти лавовые потоки уже достигли воды, и теперь в небо с шипением поднимались тучи пара. А потом произошло нечто чудесное.

Последние волны, омывавшие мои ноги, начали поспешно отступать от берега. Солнце поднималось все выше, вулканическая активность нарастала, становилась все более яростной. Вода уходила с бешеной скоростью. В океанских волнах потонул только что образовавшийся риф, он вернулся в свою морскую обитель. Следом за рифом исчез и пышущий пламенем конус вулкана. В небо взметнулся огромный столб пара. Солнце затянуло розовой дымкой. Горизонт украсился розовыми и кровавыми тонами.

Все побережье теперь тряслось и подпрыгивало, но только это были уже не жестокие беспорядочные спазмы. Толчки приобрели краткость и ритм. Это заставляло меня то и дело переступать с ноги на ногу в попытках сохранить равновесие. При этом я не сводил глаз с отступающих от берега вод, красных от пламени извержений. Море уходило бурным потоком. Обнажавшееся дно пузырилось пеной и блестело слизью. Повсюду валялись судорожно хватающие воздух ртом рыбины, а на них мгновенно нападали крылатые хищники. Что ж, при такой скорости отлива…

При такой скорости отлива я должен был вот-вот увидеть свои часы! Где-то там, посреди ила и гальки лежала моя машина времени и только ждала, когда отступающая вода обнажит ее.