Рыдания усопших (сборник) - Людвиг Павельчик Страница 8

Ты что, дед, на кладбище был или тоже с мельницы идешь? спросил я не очень вежливо, но, на мой взгляд, вполне подходяще при общении между близкими родственниками.

С какой мельницы? – нахмурился дед. – И почему «тоже»?

Он стоял в воротах, под самым «колоколом» – высокий, худой, с длинной седой бородой и ниспадающими на плечи волосами, присыпанными, что называется, пеплом времени, и являл сейчас собою фигуру величественную и почти мистическую, вид которой привел мою впечатлительную душу в почти религиозный трепет. Его глубоко посаженные глаза с лиловыми отекшими веками, говорящими о хронической усталости, и одновременно с тем мраморная бледность лба завершали образ святого с полотен мастеров средневековья. Впрочем, на колдуна из тех же времен дед, по моим представлениям, тоже очень походил.

Как это с какой мельницы, дед? Она сказала, что дорога эта ведет также и на мельницу, что находится на другом краю поселка, вот я и подумал, что, может, ты тоже…

Кто – она?

Мириам.

Мириам? Ты встречался с ней?

Ну да, пару минут назад. Она шла с тележкой по этой дороге, а когда я спросил ее, не на кладбище ли она была, то…

Ясно, перебил меня на полуслове старик. – Что еще она тебе сказала?

Больше ничего. Только то, что она живет здесь неподалеку и еще…

Что еще?

Ну, что я якобы показался ей на кого-то похожим.

Она сказала, на кого?

Нет.

Точно?

Дед, это что – допрос? Что ты привязался ко мне с этой Мириам? Кстати, кто она?

Дед, по-видимому, несколько успокоился, приблизился и, взяв меня за плечо, заглянул мне в глаза:

Она – злой рок нашей семьи, и будет лучше, если ты станешь держаться от нее подальше.

Что она может мне сделать?

Не рассуждай! прикрикнул вдруг дед. – Делай то, что я тебе говорю, и тогда избежишь беды. Все, пойдем домой, пора обедать!

Затем, посмотрев на меня оценивающе, негромко добавил:

А и вправду похож, ничего не скажешь… Кстати, ни на какую мельницу эта дорога не ведет, а заканчивается могилами да склепами… и, не оборачиваясь, зашагал вниз, в направлении поселка.

Вечером я снова увидел Оле. Со стороны могло показаться, что мы сговорились о встрече, но только я и в самом деле ничего не знал о его планах, когда собрался прогуляться к подножию Птичьей Скалы, а, быть может, и попытаться подняться на нее, хотя я боюсь высоты. Неспешно огибая Скалу с севера и «наслаждаясь» беспрерывным визгом прожорливых чаек, я вдруг услышал чьи-то голоса за зубчатым скальным выступом и, любопытствуя, осторожно выглянул из-за него.

Оле стоял в позе патриция у куста солероса, размахивая руками и о чем-то с азартом повествуя чудному созданию, замершему неподалеку от него на большой, увитой стеблями морской горчицы, кочке. Девушка, вернее сказать – девочка, ибо на вид ей было не больше тринадцати-четырнадцати лет, показалась мне с первого взгляда какой-то воздушной, невесомой и удивительно светлой, словно была не живым человеком, а иллюстрацией из книги сказок, стоявшей когда-то на полке в моей комнате. Простое, песочного цвета, платьице так ловко облегало ее точеную фигурку, словно было пошито лучшим портным Нордхаузена, а рассыпанные по плечам светлые вьющиеся волосы делали картину сказочной нимфы цельной. Увлекшийся Оле продолжал что-то горячо говорить, но девушка, заметив меня и негромко вскрикнув, вскочила, прижимая зачем-то к груди маленького деревянного тролля. Ее устремленный на меня испуганный взгляд был чуть диковатым и… искренним, так что я опешил. Слова приветствия, для которых я уже открыл было рот, застряли у меня в горле. Будь мы все на пару лет постарше, я решил бы, что бестактно прервал любовное свидание, но нежный возраст этого ангела и излучаемая им чистота не позволили мне смутиться, хотя, должен признать, внешний облик часто обманчив и отличать черное от белого мы учимся гораздо позже, а некоторые из нас – никогда.

Наконец-то заметившему меня Оле мой неожиданный визит явно пришелся не по душе. Он повернулся ко мне вполоборота, давая понять, что не намерен отвлекаться надолго и, нахмурившись, бросил:

Привет. Ты как нас нашел?

Меня развеселила неприкрытая ревность молодого рыбака и я, не удержавшись, ляпнул:

Да очень просто – следил от самого дома.

Следил?! поза Оле изменилась, он стал похож на готового к нападению петуха, выставившего вперед гребень и демонстрирующего шпоры.

Мне стало жалко его, к тому же, я не искал ссоры.

Да брось ты, Оле, сказал я миролюбиво. – Зачем бы мне это понадобилось? Просто вышел прогуляться да случайно наткнулся на вас. А это, должно быть, Йонка?

Довольный своей находчивостью по части избегания конфликтов, я подошел к девушке и, продолжая краем глаза наблюдать за ее ревнивым дролей, протянул ей руку. Она недоуменно посмотрела на нее и вопросительно взглянула на Оле, всем своим видом выражая недоумение. Мне же не оставалось ничего иного, как, покрутив кистью руки в воздухе, неловко сунуть ее в карман. Теперь пришла очередь веселиться парнишке:

У нас не подают женщинам руку и, если не хочешь когда-нибудь ее лишиться, лучше держи ее в кармане.

Почему? Разве у вас не знают приличий? мне было обидно, что я так опростоволосился, но сдаваться я не собирался. Оле фыркнул.

Надо же, приличный нашелся… У нас тут свои приличия, а твоими только свиней кормить.

Мне надоело слушать его хамские речи и я, пожав плечами, развернулся, чтобы уйти.

Что же ты, не постоишь за себя? раздался вдруг за моею спиною насмешливый, чуть простуженный девичий голос. Видимо, Йонке оказалось недостаточно произошедшего, и она старалась теперь побудить меня к продолжению спектакля. Мне и раньше приходилось встречаться с провокациями со стороны так называемого слабого пола, и я знал, что ничем хорошим они, как правило, не заканчиваются, если воспринимать их серьезно. Я повернулся и, постаравшись вложить во взгляд побольше разочарования и усталости, посмотрел этой юной змее в глаза, где плясали торжество и внушенная кем-то уверенность во власти над окружающими. Странно, но, протягивая ей руку минуту назад, я ничего подобного не заметил.

Чего ты от меня хочешь? спросил я в ответ, но голос мой прозвучал не родительски-снисходительно, как я того желал, а как-то по-мышиному пискляво и просяще. Что за черт!

Ну, ответь ему что-нибудь, или вы, горожане, только в книжках такие умные?

Я еще не придумал, что бы такое нахамить, как на мою сторону неожиданно стал Оле:

Перестань, Йонка! Что ты донимаешь человека? Вовсе не хотел я с ним ссориться, и нам, рыбакам, действительно неплохо бы научиться быть повежливее… Кстати, мужчинам у нас руку подают!

С этими словами он шагнул ко мне и протянул свою жесткую, натертую бечевой до мозолей ладонь. Во взгляде его читалось расположение, хотя и не без доли лукавства, а я и теперь, по прошествии стольких лет, не могу сказать точно, Оле ли осадил тогда кровожадную девчонку, или это Йонка, зная натуру и характер своего дружка, ловким маневром заставила нас помириться. Как бы там ни было, а в тот момент, когда я жал руку молодому рыбаку, я понял, что мы с ним подружимся. Но понял я также и то, что оттенки нашей дружбы всегда будут зависеть от настроений и желаний вредной светловолосой северянки с ослепительной улыбкой и бесовским блеском в глазах, смотревшей тогда на нас обоих с нескрываемым превосходством. И это про нее Оле говорил, что она одинока, несчастна и непременно нуждается в компании маленького деревянного тролля в те минуты, когда ее приятель в море и не может быть с ней рядом? Если он и вправду так считает, то ему неплохо бы промыть глаза в каком-нибудь чудодейственном роднике и прозреть!