Падение Элизабет Франкенштейн - Кирстен Уайт Страница 7

И все будет хорошо.

Я вытащила последнее письмо Виктора, написанное почти полтора года назад, – я невольно сжала пальцы, оставляя на дате борозды от ногтей, – и проверила адрес. Хотя я помнила его наизусть, письмо было талисманом, который должен был привести нас к нему.

– Может быть, стоит нанять экипаж? – Жюстина с сомнением задрала голову. Тяжелые тучи обещали новый дождь. Но я не хотела тратить время на поиски возницы и уж тем более не собиралась возвращаться в дом и просить о помощи фрау Готтшальк.

– После такой долгой поездки небольшая прогулка пойдет нам на пользу.

Два года назад, когда Виктор готовился к отъезду, я сделала копию карты Ингольштадта. Я постаралась на славу, украсив ее всевозможными завитками и целой россыпью художественных деталей, чем привела его в восторг. Он посмеивался над бесполезностью моего занятия, но с неизменной гордостью демонстрировал результат моих трудов редким гостям.

С собой у меня был оригинал. Без завитков – потому что эта карта предназначалась для меня и тратить время на бесполезные занятия не было нужды.

Я провела пальцем по улицам, словно гадалка, которая предсказывает будущее по ладони, и постучала по бумаге в такт своему сердцебиению.

– Вот, – сказала я. – Здесь мы найдем Виктора. И мы с Жюстиной рука об руку осторожно зашагали по грязным мощеным тротуарам, следуя за ручейком чернил на моей карте.

***

– Виктор Франкенштейн? – повторил по-французски бледный худосочный мужчина с жесткими, как проволока, усами. – Что вам от него нужно?

– Я его кузина, – сказала я.

Это была неправда, но именно так нас с Виктором приучили обращаться друг к другу. Его родители тщательно следили, чтобы мы не называли друг друга братом и сестрой. Хотя они кормили, одевали и обучали меня вместе с ним, пока он не уехал в городскую школу-пансион, а потом в университет, они сохранили мне мою фамилию и официально так и не удочерили.

Я только жила в доме Франкенштейнов. Я не была одной из них. И я ни на секунду об этом не забывала.

Мужчина покряхтел, дергая за кончики усов.

– Я не видел его больше года. Он сказал, что ему нужно больше места. Заносчивый сукин сын. Заявил, будто бы я шпионил за ним. Как будто меня интересуют каракули полоумного студентишки. Между прочим, я и сам доктор!

– Вот как? – Жюстина, огорчившись при виде его возмущения, попыталась его успокоить. – А доктор чего?

Он почесал в затылке и завращал зрачками вверх и в сторону, словно что-то попало ему в глаз.

– Восточных языков. Я специализируюсь на поэзии. Я владею китайским и японским – и еще немного корейским.

– Не сомневаюсь, что эти знания необходимы вам, хозяину пансиона для студентов, каждый день. – Колкие слова я сопроводила острой, как кинжал, улыбкой. Как он смеет оскорблять моего Виктора!

Он прищурился.

– Да, я определенно вижу семейное сходство.

Я поняла, что выбрала неверную тактику, и быстро изменила выражение лица. Опустила ресницы ниже, чуть наклонила подбородок и улыбнулась так, будто никогда в жизни не держала ни одного секрета.

– Поэзия – это чудесно! Вашим постояльцам очень повезло. Страшно представить, как тягостно было бы жить под кровом какого-нибудь математика! Одни бездушные числа вокруг. Ваши комнаты, должно быть, пользуются огромным спросом. Могу предположить, что Виктору потребовалось больше места из практических соображений.

Мои слова и такая резкая перемена привели его в замешательство; он явно засомневался, не привиделась ли ему моя недоброжелательность.

– Гм… Да, пожалуй. Он не говорил, зачем ему нужно больше места.

– У вас есть его новый адрес?

Он сдвинул брови, отчего его лицо приобрело одновременно недовольное и виноватое выражение.

– Мы не поддерживали связь с тех пор, как он назвал меня болваном, у которого голова набита шелком.

Я прижала пальцы к губам в притворном ужасе. На самом деле я сделала это, чтобы скрыть ухмылку. Как же я скучала по Виктору!

– Вероятно, напряжение от учебы было действительно велико, если оно заставило его так себя вести. Должно быть, он не писал вам из чудовищного чувства вины за свое недостойное поведение. – Я достала одну из визитных карточек, которые сделала утром. Стоимость чернил фрау Готтшальк приписала к нашему счету. – Если вы что-нибудь вспомните, или если он придет извиниться, не могли бы вы сообщить об этом мне? Мы ненадолго остановились в пансионе для девиц у фрау Готтшальк.

Я вложила карточку ему в руку, задержав пальцы на его ладони чуть дольше, чем это было необходимо. На этот раз он был не растерян, а скорее заворожен.

Нет, я определенно знала подход не только к Франкенштейнам. Проблема была во фрау Готтшальк. Хотя мы, покидая старое жилище Виктора, ни на шаг к нему не приблизились, ко мне отчасти вернулась уверенность.

По предложению Жюстины мы зашли в кафе выпить чаю. С точки зрения вкуса и элегантности обстановка оставляла желать лучшего. Но внутри было относительно чисто, а чай был горячим. Мне хотелось склониться над дымящейся чашкой и позволить душе завариться в горячей воде вместе с чайными листьями.

– Что нам теперь делать?

Жюстина держала руки под столом и обеспокоенно поглядывала по сторонам. Мы были единственными женщинами – в остальных посетителях без труда угадывались студенты с пятнами от чернил на пальцах и мертвенной бледностью на лицах. Глядя на их сосредоточенно нахмуренные лбы, я еще острее ощутила тоску по Виктору. Однако эти лбы один за другим разглаживались и с интересом приподнимались над столом всякий раз, когда мы с Жюстиной открывали рот. Я притворялась, что ничего не замечаю. Жюстине притворяться было не нужно: она в своем простодушии даже не догадывалась, какой эффект мы с ней производим на мужчин. Я, напротив, прекрасно знала, что я красива. Свою красоту я считала умением – таким же, как владение французским, английским, итальянским и немецким. Она тоже была своего рода языком – языком, понятным в любых обстоятельствах.

– У вас есть другие его письма? – спросила Жюстина. – Контакты, которые мы могли бы использовать?

Теперь я заметила, что она сжимает в руках маленького свинцового солдатика и потирает его, как талисман. Скорее всего, солдатик принадлежал Уильяму. Из трех младших Франкенштейнов мне был нужен только Виктор. Двух оставшихся Жюстина любила за нас обеих.

Я помешала чай, постукивая выщербленной серебряной ложечкой по простенькому фарфору. Ингольштадт – город небольшой, но и не маленький. Студентов в нем полно. И в домах, предлагающих комнаты для студентов, недостатка здесь нет – если, конечно, Виктор поселился в одном из них.

– Это тайна, – заговорщически улыбнулась я Жюстине. – Совсем как те, о которых я тебе рассказываю.

Мои слова вывели ее из раздумий – несомненно, мыслями они была с Уильямом и Эрнестом, которые остались дома.