Песнь серафимов - Энн Райс Страница 64

— Сомневаюсь. Но вы можете поглядывать на прилавки книжных магазинов, шеф. Кто знает, вдруг в один прекрасный день вы увидите мое имя на обложке. А сейчас мне пора. Я хотел сказать… в том, кем я стал, вашей вины нет. Это я сам. Вы в каком-то смысле спасли меня, шеф. Кто-нибудь более ужасный мог возникнуть на моем пути, и все было бы еще хуже, чем есть. Удачи вам, шеф.

Я отключился раньше, чем он успел что-нибудь ответить.

Следующие две недели я прожил в гостинице «Миссион-инн». Я напечатал на своем лэптопе всю историю, приключившуюся со мной.

Я написал, как ко мне пришел Малхия. Я изложил историю своей жизни в том виде, в каком он показал ее мне.

Я изложил все, как запомнил. Я испытывал такую боль, описывая Флурию и Годуина, что с трудом справился с этой задачей. Но я не мог ничего — только писать, и я продолжал.

Я завершил текст документальными сведениями о евреях Норвича, упомянул книги, написанные о них, и тот волнующий факт, что Меир, поэт из Норвича, это реальное историческое лицо.

Наконец я написал название книги — «Время ангелов».

Было четыре утра, когда я закончил работу.

Я вышел на веранду, где было совершенно темно и пусто, сел за чугунный стол и стал ждать, ни о чем не думая, пока посветлеет небо и птицы заведут свою неизменную утреннюю песню.

Я мог бы заплакать, но у меня больше не осталось слез.

Несомненно было одно: я не знал, случилось это со мной на самом деле или нет. Я не знал, был ли это мой сон или кто-то другой придумал и устроил это для меня. Я понимал только, что полностью изменился и готов сделать что угодно, лишь бы снова увидеть Малхию, услышать его голос, посмотреть ему в глаза. Получить подтверждение, что все произошло на самом деле, или избавиться от ощущения реальности, потому что оно доводило меня до исступления.

У меня в мозгу брезжила еще какая-то мысль, однако я не смог ее вспомнить. Я просто начал молиться. Я снова молился Господу, просил простить меня за то, что я сделал. Я вспомнил силуэты позади норвичской толпы, и за каждого из этих людей от всей души прочитал молитву об упокоении. Я помнил их всех, даже тех, кого убил давным-давно, и это изумило меня.

Затем я стал молиться вслух.

— Малхия, не покидай меня. Вернись хотя бы для того, чтобы указать мне, куда двигаться дальше. Я знаю, я не заслуживаю твоего возвращения, как не заслуживал и твоего появления. Но я молю: не покидай меня. Ангел Господень, мой ангел-хранитель, ты так нужен мне!

Услышать меня на тихой темной веранде было некому. Только легкий утренний ветерок веял да последние звезды поблескивали на туманном небосклоне над моей головой.

— Я тоскую по людям, которых я покинул, — продолжал я объяснять ему, хотя его здесь не было. — Тоскую по твоей любви, тоскую по их любви, тоскую по тому счастью, чистейшему счастью, охватившему меня, когда я стоял на коленях в соборе Парижской Богоматери и благодарил Небеса за все, что мне даровано. Малхия, если это было на самом деле или если этого не было, вернись ко мне!

Я закрыл глаза. Я вслушивался в песни серафимов. Я пытался представить их перед троном Господним, увидеть блаженный свет, услышать нескончаемую хвалу.

Наверное, в любви к тем людям из далеких времен я слышал отголоски этой музыки. Я слышал ее, когда Меир, Флурия и все семейство благополучно покидали Норвич.

Прошло много времени, прежде чем я открыл глаза.

Наступило утро, и все вокруг окрасилось яркими красками. Я смотрел на апельсиновые деревья в тосканских вазонах, обсаженные пурпурной геранью, думал о том, как они прекрасны, и вдруг понял, что напротив меня за столом сидит Малхия.

Он улыбался мне. Он выглядел точно так же, как при первом своем появлении: изящное сложение, мягкие волнистые черные волосы, голубые глаза. Он сидел боком, опершись локтем о стол и почти не глядя на меня, словно был здесь уже давно.

Я задрожал. Я вскинул руки в молитвенном жесте, закрывая ладонями рот, чтобы сдержать крик, и прошептал срывающимся голосом:

— Слава богу!

Малхия негромко рассмеялся.

— Ты проделал поразительную работу, — сказал он.

Я разразился слезами. Я плакал так же, как плакал, вернувшись в настоящее время.

Мне на ум пришли слова Диккенса, и я произнес их вслух, потому что давным-давно запомнил наизусть:

— Видит бог, мы напрасно стыдимся своих слез — они как дождь смывают душную пыль, иссушающую наши сердца. [3]

Он улыбнулся и кивнул.

— Будь я человеком, я бы тоже плакал, — прошептал он. — Почти цитата из Шекспира.

— Почему ты здесь? Почему ты вернулся?

— А как ты думаешь — почему? — спросил он. — У нас есть еще одно задание, нельзя терять время. Но прежде чем мы начнем, тебе нужно кое-что сделать. Нужно было сделать это сразу же. Я все ждал, что ты сообразишь. Ты писал историю, которую нужно было написать, а вот что нужно сделать, не догадался.

— Как так может быть? Давай же, я сделаю это, и мы отправимся на новое задание!

Я был так взволнован, что мне хотелось вскочить со стула, но я сдержался, преданно глядя на него.

— Неужели ты не вывел никакого житейского заключения из истории Годуина и Флурии? — спросил он.

— Не понимаю, о чем ты.

— Позвони своей давней подруге из Нового Орлеана, Тоби О'Дар. Твоему сыну уже десять лет. И он хочет услышать голос своего отца.

1.40 пополудни

21 июля 2008 года