Лисьи броды - Анна Старобинец Страница 59

Бледно-желтая луна с отколотым краем сочится в болото болезненным, гнойным светом. Клочья тумана, набрякшие над трясиной, пропитываются гноем луны, как ватные тампоны в нехороших, дурно пахнущих ранах.

Черное дерево на далеком холме – как иероглиф, значение которого я должен знать, но не знаю.

Я сижу на Ромашке по грудь в трясине. Лошадь нащупала копытами относительно твердое место и старается стоять смирно, но все равно мы с ней погружаемся, мало-помалу. Полчаса назад темная жижа едва покрывала седло, теперь из болота торчит только запрокинутая Ромашкина голова.

Она дышит тяжело и неровно, седые ресницы и ноздри трепещут, на шее испарина. Время от времени она вздрагивает всем телом – будто через нее проходит электрический разряд боли. Ее мучает рана. Стрелы, вонзившейся в бок Ромашке, когда она задела копытом нить от арбалетной ловушки, уже не видно под темной жижей, но она по-прежнему там. Я пробовал ее вынуть, но Ромашка так билась, что я оставил попытки.

– Эй, Циркач, – громко шепчет Флинт из тумана. – Тут с тобой еще один жмур побалакать хочет.

Я молчу. С того момента, как я выкарабкался из трясины на спину Ромашки, мертвый вор одного за другим приводит ко мне мертвецов. Тех, кого я убил.

Приходил вертухай из лагеря – на месте головы у него был большой серый камень, на камне нарисованы глаза и кривая улыбка. Он просил меня убрать камень. Повторял:

– Тяжелый, тяжелый, тяжелый…

Приходил Степан Шутов, капитан СМЕРШ, с дырой на месте лица. Эту дыру он неловко прикрывал пропитанной кровью фуражкой. Шутов требовал вернуть ему документы и проводить в населенный пункт Лисьи Броды. Беспокоился, что опаздывает и начальство будет ругаться.

Приходил немецкий солдатик, совсем еще мальчик. Просил, чтобы я нашел его маму и передал ей, что он хочет дрезденский штоллен с цукатами и изюмом на Рождество. Но только, пожалуйста, без орехов.

Приходили и те, кого я не узнал вовсе… Трое китайцев со сгнившими кляпами в раззявленных ртах. Говорить они не могли. Флинт сказал, их расстреляли из-за меня в Харбине в 39-м году. Из-за какой-то старинной карты. Якобы в них стреляли, а я мог их спасти, но не спас. Смотрел, как их убивают. Я ответил, что они меня с кем-то путают. Я ни разу в жизни не был в Харбине и понятия не имею, что за карта стала причиной их смерти. Они мне кланялись, как позолоченные болванчики с блошиного рынка, и невнятно мычали через истлевшие кляпы. Один из них указывал серым пальцем на холм с раскидистым деревом, до которого я так и не дошел. Постепенно они растворились в тумане, но беспомощное их мычание еще долго звучало…

…Я с трудом разлепляю сухие губы:

– Кто теперь?

– Пацан какой-то. Говорит, ты его замочил в двадцать третьем.

Тебе было тогда четырнадцать.

Лошадь вздрагивает – и из тумана выходит Филя. Как и все они, он идет по болоту, не погружаясь в трясину, но зачем-то прощупывает поверхность бильярдным кием. Его школьная гимнастерка ему немного мала. На нагрудном кармане – дырка от пули. Из простреленного кармана он вынимает простреленную игральную карту и пытается сунуть мне. Это дама пик.

– Молодец. Попал. Молодец. Попал.

Я смотрю на даму. Вокруг ее картонной простреленной груди – настоящая засохшая кровь. Эта кровь как-то связана с тем, что случилось с Филей… Но я не помню. Не помню.

Филя тычет в меня кием – он входит мне с солнечное сплетение бесплотным, пронзительным холодком.

– Это все товарищ полковник придумал, – говорит Филя. – Он приказал мне спрятать карту в кармане, а тебе завязал глаза. Он сказал, чтобы ты выстрелил в карту. Это все полковник Аристов. Аристов.

– Кто такой полковник Аристов? – шепчу я.

– Тот, кто научил тебя убивать, – Филя заваливается навзничь, нелепо размахивая в воздухе кием. – Я твой первый покойник. Ты попал в карту.