Королева Виктория. Охотница на демонов - А. Мурэт Страница 54

Голова человечка встала прямо, глаза расширились. Он бился в веревках — тело тряслось на стуле, к которому он был привязан, ноги с силой стучали о каменный пол. Кровь заливала лицо. От него исходил нечеловеческий рев, когда вместе с кровью из него выходила и жизнь.

Несколько минут они смотрели, как он умирает; потом в комнате снова стало тихо. Конечно, если не считать странного шума… Квимби понадобилось пару секунд, чтобы понять, в чем дело.

— Перкинс, — сказал он, — это бурчит в твоем животе?

— Да, сэр, извините, сэр.

Перкинс неотрывно глядел на умиравшего Эгга, и в его глазах застыло выражение такого голода, что Квимби почти пожалел своего слугу.

Конрой это тоже заметил и обратился к Перкинсу: «О, куда подевались мои хорошие манеры? Вперед, дружище, наслаждайся, только не подавись».

Но Перкинс, судорожно облизывавший губы, едва успел двинуться с места, как с другой стороны комнаты раздался вымученный крик; все повернулись к МакКензи, который глядел на них красными, залитыми кровью и полыхавшими ненавистью глазами.

— Выродки, негодяи, — повторял он, — вас повесят за это.

Конрой двинулся к нему, брови его поползли вверх. «Разве пристало горшку ругать плохими словами вазу? — сказал он, подходя к МакКензи. — Я имею в виду — человеку в такой исключительной ситуации, как у тебя».

МакКензи попытался плюнуть на него, но не смог поднять голову и вместо этого попал на собственный костюм, по которому потекла слюна, смешанная с кровью.

— О, неплохо, — сказал Конрой, — это всегда так надоедает, когда приходится вытирать со своего лица слизь жертвы. Даже самые цивилизованные из них не могут удержаться от этого.

МакКензи перевел глаза на Квимби.

— Квимби, — позвал он.

— Он весь ваш, достопочтенный лорд, — сказал Конрой. — Считайте меня сватом, купидоном, сводящим вместе людей и шантажистов.

— Разумеется, — пробормотал Квимби, стараясь изо всех сил, чтобы голос его звучал ровно.

Ты хотел именно этого, напомнил он сам себе, когда двинулся к МакКензи, который смотрел на него из щелочек склеившихся от крови век.

— Где фотопроизведенный рисунок? — спросил Квимби.

— Помоги мне, и я скажу тебе, — вымолвил МакКензи.

Квимби глянул на Конроя, который снисходительно улыбался, однако отрицательно покачал головой и сказал: «Извини, МакКензи, боюсь, это невозможно. Помощи теперь не будет. Ты умрешь здесь, в этой не слишком ароматной комнате». Он повернулся к своей свите и театрально повел носом, от чего мальчишки засмеялись, а Конрой стал еще больше подстегивать их — он поднял концы сюртука и размахивал ими, отгоняя от своего зада воображаемые запахи: он актерствовал, будто на сцене, выступая перед избранной публикой.

Господи, повторял про себя Квимби, наблюдая за этой выходкой. Что же это за человек, с которым меня угораздило связаться? (И тут же непрошеным гостем в его голове всплыло воспоминание: как тогда, в Реформ-клубе, МакКензи сказал, что не боится его: зачем, мол, пугаться обезьяны шарманщика, бояться стоит только ее хозяина. И мгновенно возник вопрос, не это ли сейчас перед ним: вот же он, шарманщик, собственной персоной.)

Когда веселье утихло, Конрой снова повернулся к МакКензи. «Нет, как я сказал, мистер МакКензи, — продолжил он почти с печалью, — в данном случае не стоит вопрос, умрешь ты или нет, на что ты, конечно, надеешься: здесь, сейчас, в этой комнате речь идет лишь о том, как ты умрешь и с какой скоростью. Надеюсь, я не задеваю этим нежных чувств его светлости, так что осмелюсь заявить, что если сейчас мистер Квимби узнает все, что ему нужно знать, то, уверен, он будет настолько великодушен, что позволит своему слуге прикончить тебя быстро. Однако если ты откажешься это сделать, то я велю своим мальчикам приняться за тебя снова, а как ты уже понял, они не прочь порадоваться такой работе, правда, ребятки?»

От последних слов трубочисты снова развеселились.

— Тебе все ясно, МакКензи?

Вместо ответа тот застонал.

— Благодарю, — и Конрой повернулся к мальчишкам; он наклонился к ним и стал им потихоньку что-то бормотать.

— Квимби, — очень тихо шепнул МакКензи, хотя сам смотрел куда-то ему поверх плеча — на Конроя, надо думать, — и позвал, — подойди ближе. — Шепот почти не был слышен.

Он хочет откусить мне ухо, свинья, подумал было Квимби.

— Я не укушу тебя, смотри — нечем, — и он открыл рот, еле-еле раздвинув распухшие губы. Во рту ничего не было. Только обломки и кровоточившие десны. Один-единственный зуб торчал слева.

Конечно, не все его резцы отсутствуют, но… Квимби решил не спорить, тем более что МакКензи явно испытывал сильнейшие страдания, и он подался вперед, чтобы услышать слова, которые тот собирался ему сказать.

— Мальчик, которого Конрой только что убил, — шептал журналист, — работал у одной из придворных дам королевы, у Хастингс. Она была любовницей Конроя и пользовалась его доверием. Она знала многое.

— И что? — шепнул Квимби.

— Помоги мне выбраться, и информация твоя.

— Как мне убедиться в ее ценности?

— Это касается королевы, — настаивал МакКензи. — Кое-что ужасное…

Взгляд Квимби выразил сомнение: «Милейший, мне сейчас нужно знать, где находится фотопроизведенный рисунок».

— У Конроя были другие дела, — шептал МакКензи. — У него было дело с…

Он не успел закончить — во рту у него оказалось лезвие.

Конрой неслышно пересек комнату, и прежде чем оба они заметили его, в руке у того появился нож.

Пару секунд МакКензи боролся, пытаясь укусить Конроя за руку зубами, которых не было. Потом Конрой вытащил свою руку, вслед за которой хлынула кровь, и он перебросил отрезанный язык дико обрадовавшимся детишкам, которые тут же затеяли с ним игру в чижи.

МакКензи в конвульсиях бился о стену, издавая странный мяукающий звук. Конрой посмотрел на Квимби, и в его глазах лорд прочел зловещее предупреждение — дополнительных слов к этому взгляду не требовалось.

— Я устал от этого, — мрачно сказал Конрой. — Мы найдем ваш фотографический рисунок. Если будет нужно, мы спалим дотла его конуру. Велите вашему мертвецу съесть его.

МакКензи вжался всем телом в стену. Он был нем, его рот был полон крови, глаза расширились от ужаса.

Перкинсу не требовалось лишних приглашений, он двигался с проворностью существа, страдающего тяжелой формой дизентерии.

— Сделай это быстро, Перкинс, — сказал Квимби своему слуге, когда тот протискивался мимо него, — избавь беднягу от мучений — пусть даже он того и не заслуживает.

— Сэр, да, сэр, — сказал Перкинс и принялся за еду.

А потом наступила мрачная тишина: МакКензи был не в состоянии озвучить свою агонию, когда Перкинс вырвал из него внутренности, чтобы съесть их еще теплыми, нежными — именно такими он любил их больше всего.