Великая и ужасная красота - Либба Брэй Страница 54

Лондонские улицы выглядят как картина какого-нибудь импрессиониста: скользкие булыжники мостовой, похожие на апельсины уличные фонари, аккуратно подстриженные зеленые изгороди и бесконечное множество черных зонтов. Брызги воды летят на подол моего платья, и он сразу становится тяжелым. Мы бросаемся в открытые двери как в последнее убежище, осторожно ступая тонкими туфельками по мокрым булыжникам.

Собравшиеся демонстрируют состоятельность и хорошее воспитание. Здесь мужчины в смокингах и цилиндрах. Женщины в оперных перчатках, увешанные драгоценностями. Мы тоже принарядились в наши самые лучшие платья. И мне кажется странным и удивительным чувствовать на себе тонкое белье и шелк вместо привычной школьной формы. Сесили воспользовалась случаем и надела новую шляпку. Шляпка ее старила и слишком уж выделяла из остальных учениц, но поскольку это последний писк моды, Сесили не собиралась от нее отказываться. Мадемуазель Лефарж была в своем воскресном платье — зеленом шелковом, с высоким гофрированным воротником, и еще она надела серьги с гранатами, так что мы не преминули отметить ее особенный вид.

— Вы великолепно выглядите, — говорит Пиппа, когда мы входим в величественный мраморный холл, прошагав мимо внимательных лакеев.

— Спасибо, дорогая. Это всегда важно для женщины — стараться выглядеть как можно лучше.

Сесили приосанилась, приняв это за комплимент себе.

Мы через скрытый тяжелыми занавесями проем входим в примыкающий к оранжерее огромный зал, где без труда может поместиться не меньше двухсот человек. Пиппа вытягивает шею, рассматривая присутствующих.

— Вы не заметили тут интересных мужчин? Таких, которым еще нет сорока.

— Похоже, ты не прочь очутиться хоть в загробном мире, если бы там можно было найти хорошего мужа, — насмешливо говорит Фелисити.

Пиппа надувает губки.

— Мадемуазель Лефарж серьезно относится к таким вещам, но что-то я не заметила, чтобы ты над ней насмехалась!

Фелисити округляет глаза.

— Мадемуазель Лефарж вытащила нас из школы Спенс и привезла в один из самых модных лондонских салонов! Так что она может тут искать хоть самого Генриха Восьмого, меня это не заботит. Давайте-ка не забывать о нашем важном деле!

Мадемуазель Лефарж опускает свое грузное тело в обитое красным кресло, а мы устраиваемся вокруг нее. Люди рассаживаются по местам. Впереди на возвышении стоят стол и два стула. На столе красуется хрустальный шар.

— Хрустальный шар помогает медиуму связаться с потусторонним миром, с душами умерших, — шепотом сообщает нам мадемуазель Лефарж, заглянув в программку.

Какой-то джентльмен, сидящий позади нас, слышит наше перешептывание и наклоняется к мадемуазель Лефарж.

— Могу вас заверить, дорогая леди, что все это — чистые фокусы, ловкость рук. Магия — это просто обман.

— Ох, нет, сэр, вы ошибаетесь! — вмешивается Марта. — Мадемуазель Лефарж уже видела прежде, как мадам Романофф входит в транс и вещает!

— Вы видели? — восклицает Пиппа, вытаращив глаза.

— Нет, я лишь слышала о ее даре от двоюродной сестры, которая дружит с невесткой леди Дорчестер, — возражает мадемуазель Лефарж. — Это воистину удивительный медиум!

Джентльмен улыбается. Улыбка у него такая же добрая и теплая, как и у самой мадемуазель Лефарж. Как жаль, что она уже помолвлена! Этот человек мне весьма понравился, и я подумала, что из него получился бы чудесный муж для нее.

— Боюсь, дорогая леди, дорогая мадемуазель, — подчеркнуто растягивая последнее слово, говорит джентльмен, — что вас ввели в заблуждение. Спиритуализм имеет не больше отношения к науке, чем воровство. Все это служит лишь одной цели… очень искусные хитрецы выманивают деньги у людей, понесших тяжелые утраты и готовых платить за малейший проблеск надежды. Когда людям некуда деваться, они видят только то, что хотят видеть.

Сердце отчаянно сжимается у меня в груди. Может быть, видения, в которых появлялась моя матушка, потому и возникли, что мне это было очень нужно? Неужели мое горе настолько сильно? Да, но… тот лоскуток шелка… Я могла лишь надеяться, что к концу вечера узнаю что-нибудь наверняка.

Губы мадемуазель Лефарж сжимаются в тонкую линию.

— Вы ошибаетесь, сэр.

— Я вас огорчил… Приношу свои извинения. Позвольте представиться: инспектор Кент из Скотланд-Ярда.

Он протягивает ей тисненую визитную карточку, но мадемуазель Лефарж отказывается ее взять. Ничуть не смутившись, инспектор прячет карточку во внутренний карман.

— Вы, можно не сомневаться, пришли, чтобы попытаться поговорить с каким-то любимым человеком? С братом или рано ушедшим кузеном?

Он забрасывает удочку, но мадемуазель Лефарж не понимает, что его занимает не только ее интерес к оккультному.

— Я здесь для того, чтобы самой увидеть интересный научный опыт, но я и сопровождаю воспитанниц. А теперь, извините, лучше больше не отвлекаться. Сеанс как будто уже начинается?

Несколько мужчин быстро проходят вдоль стен огромного помещения, приглушая свет газовых ламп. Мужчины одеты в черные рубашки с высокими воротниками и подпоясаны темно-красными кушаками. На сцену поднимается интересная женщина в длинном просторном платье цвета лесной листвы. Ее глаза обведены жирными черными линиями, а на голове у нее тюрбан, из которого торчит одно-единственное павлинье перо. Мадам Романофф.

Она закрывает глаза и поднимает руку, как бы пытаясь почувствовать зрителей. Ее рука двигается влево, мадам Романофф открывает глаза и сосредотачивается на грузном мужчине, сидящем во втором ряду.

— Вы, сэр… Духи желают пообщаться с вами. Пожалуйста, подойдите сюда и сядьте рядом со мной, — говорит она с сильным русским акцентом.

Мужчина повинуется и садится на стул рядом с ясновидящей. Мадам Романофф всматривается в хрустальный шар, и внезапно все ее тело как-то странно обмякает. И она начинает говорить с грузным мужчиной:

— У меня есть для вас сообщение с другой стороны…

Мужчина на сцене взволнованно наклоняется вперед.

— Да! Я слушаю! Это от моей сестры, да? Ох, прошу… это ты, Дора?

Голос мадам Романофф вдруг изменяется, звучит очень высоко и нежно, как голос юной девушки.

— Джонни, это ты?

С губ мужчины срывается крик радости и боли.

— Да-да, это я, моя дорогая, дорогая сестра!

— Джонни, ты не должен оплакивать меня! Я здесь очень счастлива, и все мои игрушки со мной!

Мы наблюдаем за происходящим, разинув рты от изумления. На сцене мужчина и его маленькая сестра наслаждаются прочувствованным воссоединением, мужчина заливается слезами и торжественно заявляет о вечной любви к сестре. Я едва могу усидеть на месте. Мне хочется, чтобы все это поскорее кончилось, и я могла бы занять место рядом с медиумом.