13 привидений - Михаил Павлов Страница 53

Тут прихватило живот от обильной пищи, случавшейся очень редко, и Олгы голяком вылезла из чума.

Потом задержалась, не чувствуя холода под бледным и тусклым взором луны. Руки ее в темноте белели, как крылья птицы, босые ступни так легко ступали, что снег не скрипел.

Русский тоже по нужде вышел, увидел танцевавшую Олгы и тут же навалился на нее.

Олгы громко смеялась, как другие женщины во время соития, несмотря на то, что ей было страшно и больно. Ничего не поделаешь, жизнь – это страх и боль. Не чувствуют только те, кто ушел к предкам.

Потом любопытная луна из неяркого пятна стала разноцветной, обрушилась на Олгы и запылала сладким пламенем в животе. «Однако, ребенок будет», – решила Олгы и, прежде чем забраться в чум под полог, снегом вытерла с себя жир.

Уезжая поутру, русский только Олгы оставил подарок – штуку красного полотна, настоящее богатство.

Но завистливые злые духи, которые давно затаили зло на род, не вынесли удачи, решили напакостить. Расцветили лица женщин багровыми пятнами, исторгли из их ртов кровавую пену. Такие же красные отметины Олгы видела у помощника русского купца. А когда пятна почернели, стали язвами, в роду начался мор…

Николаю бы задуматься: поветрие черной оспы случилось в прошлом веке, откуда же знать о нем этой пригожей тунгуске не старше восемнадцати? Значит, не человек она, а такая же, как скелет в ее руках. Красота – всего лишь ловушка-обманка, за ней скрывается нечто ужасное. И нужно если не жизнь свою спасать, то хотя бы душу.

Но он завороженно слушал беззвучный рассказ, слушал сердцем, которое не билось, мыслями, подчинившимися чужой воле, всем своим существованием, которое закончится здесь, у черной лиственницы.

А голос тянул рассказ, похожий на песню, дальше…

Призвали шамана, чтобы он прогнал злых духов, отбил у жителей Нижнего мира остаток рода – пять человек, и среди них Олгы. А потом осталась только Олгы и шаман. Но он не бил в бубен, а тихо хрипел рядом.

За поднятым пологом чума кишели твари, тянули когтистые лапы – порвать человеческую плоть, насладиться истекающим кровью мясом, выпить чужую жизнь, утолить вечную жажду. А еще дальше земля рвалась и трескалась, и в сполохах синего пламени медленно поднимались те, кто, дай им волю, могут уничтожить весь мир.

Один глаз шамана закатился под темное сморщенное веко, другой неотрывно уставился на бубен. И Олгы поняла: чтобы им уцелеть, нужно бить в бубен. Быстро, очень быстро, быстрее мысли. И сильнее, чем это смогли бы сделать волосатые великаны, которые когда-то могучими руками подняли землю, как оленью шкуру, создали сопки и долины.

Но ровдужная рубаха, залубеневшая от рвоты, словно спеленала Олгы. Может, уйти вслед за родом? Ведь где-то далеко в Верхнем мире мужчины готовят оленье стадо к перегону, женщины разбирают чумы, скатывают шкуры. А горластые дети…

Дети! Будет ли ползать среди них ребенок Олгы, мусолить в беззубых деснах олений хрящик, поднимется ли на кривые ножонки, держась за шест чума? Вырастет ли он, вернет ли в своих детях всех родичей, которые когда-то жили до него? Нет, однако. Ведь для того, чтобы после смерти жить, нужно сначала родиться.

Но ребенку еще семь лун сидеть в Олгыном чреве. И так и не ставшая телкой-матерью Олгы нашла силы коснуться бубна.

А где колотушка, которая может все: и время вспять повернуть, и жизнь подарить уже мертвому, и загнать обратно тех, кто из-под земли лезет? Беда – видно, пораженный болезнью шаман, падая рядом с очагом, уронил ее в пламя. Теперь вместо огня лишь черные угли.

Олгы слышала, что лучшая колотушка получается из берцовой кости умершего шамана. А этот еще жив. Но медлить нельзя – твари Нижнего мира готовы вползти в чум, схватить всех, кто еще может отдать им свое дыхание.

И Олгы вцепилась зубами в штанину шамана. Откуда нашлись у нее силы? Но старая, прожженная у костров ровдуга затрещала. Подалась и жилистая плоть. Захрустели сухожилия. Рот Олгы оказался забит сгустками крови. А сплюнуть нельзя – вон уже тянутся чьи-то жаждущие морды, подползают ближе тела с острыми от голода хребтами. И Олгы приняла шаманскую кровь.

Твари с воем отползли от нее.

Олгы почувствовала, что может двигаться, изловчилась и нащупала среди груды скарба отцовский нож.

В уши хлынули завывание, дикий хохот, пронзительный визг и чудовищное грохотание неба, которое откликнулось на эту передачу шаманской власти, каких еще не было с момента рождения самой земли.

И все же Олгы сделала первый удар по туго натянутой оленьей коже. Пусть он был слаб и напомнил звук, с которым парное мясо падает на промерзшую землю, пусть еще жил розоватый мозг в короткой кости с обгрызенными сухожилиями, пусть новая шаманка, омытая кровью, сама была похожа на жительницу Нижнего мира, но твари отпрянули, попрятав головы. И было в этом движении что-то, напомнившее поклон.

Окрепшая Олгы положила в мешок свое сокровище – отрез красной материи, отделила голову шамана ножом, сунула ее туда же – ведь нужно с кем-то советоваться в долгом пути, который она задумала? – и отправилась искать себе другой род, другой чум и стойбище, где можно родить ребенка, дать ему свет дня и темень ночи, заботливую родню и покровительство духов. Нельзя без них, безродный все равно что животное: кто имя даст, предкам укажет на младенца – вот новый человек, защищайте и берегите?

Но болезнь выкосила весь край. Бродили беспризорные олени, у остовов стойбищ днем и ночью завывали волки.

Тогда Олгы решила идти к маячившим вдалеке горам, поросшим лесом. Прежний шаман, видно, сильно на нее рассердился, потому что молчал в ответ на все расспросы. И Олгы решила оставить его в лиственничном редколесье на границе земель, откуда приходили русские.

Она отхватила ножом нижнюю челюсть – пригодится при камлании изображать помощника, – подвесила останки за седые косы, обвязав их вокруг ветви крепко-крепко. Ударила в бубен изо всей силы, выпустила в безбрежное небо свою душу и затянула песню о том, каким сильным был прежний шаман, сколько он славных дел совершил и главное – отдал свою кость для того, чтобы родился ребенок Олгы.

Чье бы сердце не растопила такая похвала? Наверное, каждый бы гордился собой. Но только не этот шаман. Сделал так, что колотушку спалили, а дитя не родилось. А может, сама Олгы лишила его силы, отняв кость.

Олгы не удалось даже подойти к русскому селу. Не пустили. Но не собаки, которые убегали, только почуяв ее в лесу. Не охотники, которые при встрече не могли отказать в кружке воды и куске хлеба чумазой, покрытой струпьями тунгуске.

Хорошо и тепло одетые люди наставили на нее остроги – не подходи! Двое еще и с ружьями были. Олгы не понимала их речи, вернее, слов не понимала, но знала: они боятся летучей болезни, которая мало кого щадила. Первыми умерли те, кто ездил торговать в далекие земли. Значит, всему виной грязные, вшивые и блохастые тунгусы. Гнать их нужно, а стойбища лучше сжечь. Толку-то в том, что кресты на немытые шеи нацепили? Как были полуживотными, так и остались.