Гость Дракулы - Брэм Стокер Страница 52

– О, мистер Доверкурт! – воскликнула вторая ведущая актриса, ладонью прикрывая застенчивый румянец. Довольный трагик продолжал:

– Возможно, именно контраст между часами, проведенными в том месте, которое я могу назвать своей творческой мастерской, и вне ее границ – один великий писатель назвал это «иронией вещей», – и заставляет мою память цепляться за мелкие, тривиальные абсурдные моменты, давно канувшие в лету. И в то же время так же память потеряла из виду многие часы невероятного триумфа, вырванного у нетерпеливого человечества даже перед лицом тронов земных царей. Ах, увы! Те счастливые дни минули навсегда! Но «терпи, душа», и «смолкни, сердце, скован мой язык» ^[34].

Это случилось, когда я работал в репертуарном театре Уигана, а Халлифорд Гринлоу правил театральными судьбами этого дома черного алмаза. Некоторые из нас, избранных, по привычке собирались в пабе под названием «Веселая дева». В действительности это был всего лишь кабак, но там имелось несколько комнат, время от времени занимаемых каким-нибудь пришлым гулякой. Тем не менее это место пользовалось такой дурной репутацией у полиции, что никто добровольно не оставался там после ухода посетителей, разве только те, кого свалили с ног возлияния в честь Бахуса. Естественно, наша беседа была оживленной, а иногда шумной, и естественно, иногда там случались розыгрыши – как злые, так и… и… э… вполне невинные, в зависимости от расположения духа ночных посетителей. В «Деву» заглядывали несколько посторонних, не входивших в наш обычный круг, и они часто предпринимали попытки проникнуть в наше таинственное общество, однако мы были консервативны в своих привычках. Мы не хотели принимать никого из гостей, которых считали плохими компаньонами, а хозяин заведения, добрая душа и при этом человек, обладающий хорошей деловой хваткой, не хотел никаких компаний, не приносящих дополнительного дохода. Естественно, даже с самыми избранными время от времени случались периоды… э… оцепенения, когда фактически им платили гроши; в такие моменты мы имели обыкновение пожинать в практическом виде урожай, семена которого были посеяны в период попустительства, частенько повторявшиеся для некоторых членов нашей разношерстной компании, и некоторые из наших театральных гениев играли роли слушателей.

Однажды вечером произошло нечто странное: явился новый гость. Это был очень молодой человек, хилый и несколько нескладный. Наш добродушный хозяин сначала обратил наше внимание на его… э… эксцентричность тем, что в шутку обратился к нему «милорд» – в те дни было обычным обращаться так и к аристократам, и ко всем, кого матушка-природа в минуту недоброжелательства наградила кривым позвоночником. Юноша смущался, но так явно проявлял стремление присоединиться к нашему веселью и с такой готовностью смеялся над нашими остротами и розыгрышами – будто участвовал в немых сценах, отражая искры наших интеллектуальных мечей, – что мы молча решили позволить ему остаться с нами. Наш полный юмора, но деловой хозяин позаботился о том, чтобы расходы незнакомца на его заказы были соразмерны удовольствию. Во время последующих визитов этого молодого аристократа он так нахально вводил его в излишние траты – явно превосходящие возможности бедняги, так как его одежда выглядела бедной и поношенной, – что один-два человека из числа самых скучных в нашей компании вмешались и заставили его умерить аппетиты.

Этот юноша приходил к нам через неравномерные промежутки времени, но редкая неделя проходила без того, чтобы он не явился. Очень скоро его застенчивость прошла, и иногда он решался вставить замечание – как правило, непонятное и требующее для полного осознания хорошего знакомства с античной литературой. К этому времени мы уже знали кое-что об обстоятельствах жизни юноши. Он был сыном человека, который раньше работал школьным учителем, но погиб во время пожара, помогая спасать людей. Его вдова, оставшись без гроша, вынуждена была отдать парня в работный дом, где мальчик и вырос. Так как он был калекой и не мог играть или работать с другими мальчиками, ему разрешили пользоваться школьными пособиями, и он прочел все книги, какие мог достать, и выучил некоторые мертвые языки. Когда мы узнали эти факты, некоторые из нашей компании вовсе не обрадовались его присутствию. Видите ли, дамы и господа, существует совершенно естественное предубеждение против человека, на котором лежит пятно работного дома, и некоторые из жизнерадостных членов нашего маленького кружка порицали его, а наш добродушный хозяин негодовал больше всех. Будучи сам человеком скромного происхождения, он тем не менее проявлял большую щепетильность и говорил, что его и принадлежащее ему заведение позорит общение «со сбродом из работного дома» – так он шутливо выражался. «Подумать только, – говорил он, – какая наглость с его стороны явиться сюда, в мой дом, в мой отель, и тратить деньги, в то время как его старуха-мать живет в работном доме на те налоги, которые мы с вами платим! Уж я ему скажу, что я о нем думаю, перед тем как отделаюсь от него». Человек, который рассказал нам эту историю, поправил хозяина в одном пункте: старая дама не жила в работном доме, и уже давно. Как только ее сын начал зарабатывать деньги – говорили, он пишет статьи в газеты и журналы, – он забрал ее оттуда, и они поселились вместе в крошечном домике недалеко от города, где арендная плата меньше. Ну так вот, мы обсуждали это дело, когда – представьте себе!..

– Это мои слова! Он украл их у меня! – всхрапнув, вскрикнула швея.

– Ш-ш-ш! – зашикали слушатели, а трагик сердито взглянул на нее и продолжал:

– …Когда – представьте себе! – входит тот самый горбун в новом, с иголочки, костюме. Мы все попытались сделать вид, что в этом нет ничего особенного, но, как бы мы ни старались, разговор с этого момента все время вертелся вокруг работных домов. Наш добродушный хозяин не говорил ни слова, из чего я понял, что он что-то втайне замышляет. Сначала молодой человек покраснел так, что больно было смотреть, но вскоре подошел к бару и тихим голосом сделал заказ. Потом вернулся к нам, встал и произнес нечто вроде речи: «Джентльмены, я хочу, чтобы вы все распили со мной чашу пунша. Сегодня у меня счастливый день, и я хочу, чтобы вы, такие славные люди, позволили мне выразить вам благодарность. Вы сделали для меня больше, чем, очевидно, сами понимаете: разрешали мне приходить к вам, делить с вами веселье и черпать вдохновение в вашем остроумии. Я остро чувствую все, что вы только что говорили насчет работного дома. Никто лучше меня не знает, насколько это все правдиво. Но я кое-чем ему обязан, нет, я в большом долгу перед ним. Он приютил мою мать в беде и давал мне кров в юности. Он дал мне образование и таким образом дал мне шанс, которого я иначе мог бы не получить. Я действительно ему благодарен, пусть жизнь любого работного дома скудна, если не сказать больше, и мало света проникает в его тусклую, печальную обстановку. Я хотел жизни, отличающейся от нее, и вот однажды услышал, как кто-то рассказывал о вас и о ваших веселых вечерах здесь. Я зарабатывал не очень много денег, но школа, которую прошли мы с матушкой, научила нас довольствоваться малым, и я мог каждую неделю откладывать необходимую сумму, чтобы оплачивать мои расходы в этом заведении. Моя дорогая мать этого хотела. Она обычно ждала меня, пока я не возвращался домой после визита сюда, и, перед тем как лечь спать, я рассказывал ей всё о вас и пересказывал многие умные вещи, которые слышал в этих стенах. Потом, используя ваши мысли и сравнивая их с тем, что я уже знаю, я осознал, что смогу приняться за пьесу, которую мне давно хотелось написать. Вы дали мне материал! Вы дали мне вдохновение! Вы дали мне надежду! Как жаль, что вы не можете понять всей глубины благодарности в моей душе. Мою пьесу завтра начнут репетировать в Королевском театре Лондона, и я должен быть там, чтобы помогать режиссеру. Только вчера я получил немного денег за рассказ, и вы видите меня в первом в моей жизни хорошем костюме. Я рассказываю вам все это потому, что вы были так добры ко мне, и теперь я хочу, чтобы вы все – каждый из вас – почувствовали, сколь многим я вам обязан. Эту сорочку, которая на мне, сшила моя мать. Она выстирала и выгладила ее для меня, и как же я был тронут, когда собирался сюда сегодня, а она принесла ее мне и сказала: “Мальчик мой, я не могу пойти с тобой, но хочу, чтобы ты чувствовал, что я рядом. Каждый стежок на этой сорочке сделан с любовью и надеждой, и ты должен это чувствовать, не важно, думаешь ли ты об этом, или нет”. Это она посоветовала мне прийти сюда сегодня и поблагодарить вас всех, мои добрые друзья; достойно закрыть дверь в прошлую жизнь и взять с собой, если удастся, в жизнь новую часть тех добрых чувств, которыми вы меня так щедро одарили».